Ян Лысаковский: Партизаны

— Куда они идут?

— В город.

— Но ведь там бои.

Хорунжий только руками развел. Как объяснить этим людям? Коваль обратился к немолодому мужчине, одетому в потертую куртку и стоптанные ботинки.

— Куда идете?

— Домой, — удивился мужчина его вопросу.

— А где дом-то?

— В Варшаве, — ответил тот спокойно.

— Слушайте, там же еще фашисты!

— Это ни о чем не говорит. Мы пойдем следом за вами.

— Говорят, там все сожжено.

— Там есть Варшава. — Мужчина произнес это таким тоном, что Коваль застыдился своих слов.

— Что за народ, — сказал потом хорунжий. — Их не испугает не только Гитлер, но и сам дьявол.

Где-то впереди заговорила артиллерия. Офицеры собирали солдат, роты строились в колонны. Ночь, проведенная без сна, давала о себе знать, холод проникал под одежду. Сейчас бы съесть что-нибудь горячее, прилечь на минуту. А здесь только начало наступления. Впереди время от времени вспыхивала перестрелка. Передовые отряды теснили гитлеровцев, которые яростно оборонялись, засыпали наступающих градом мин, косили пулеметными очередями, а потом поспешно отходили в тыл.

Батальон развернулся для боя на исходе хмурого утра. Роты первого эшелона, наступавшие на этом участке, залегли под вражеским огнем в сугробах. И вот тогда из штаба полка поступил приказ: атаковать свежими силами.

Это всегда удивительная минута: человек не впервые идет в бой, но всякий раз начинает его как бы впервые.

Берешь в руки автомат, хорошо видишь, где находятся фрицы, готова сорваться с языка команда, но как-то трудно поставить ногу на заснеженный бруствер.

Сушко выпускал людей не спеша, осторожно, прикрывая их пулеметным огнем. Тут же заухали минометы. Рыбецкий почти в полный рост ходил вдоль цепи, постукивая палочкой по голенищам сапог. Отчаянный парень, черт возьми. Не так давно потеряли капитана Самойлова, который тоже рвался в цепь, теперь этот…

Провели группу пленных. Антони искал в их лицах, в глазах что-то такое, что отличало бы гитлеровцев от обычных людей. А они… Грязные, продымленные, измученные, жадно пили воду, охотно брали цигарки. Обычные люди… Рыбецкий поторапливал роты. Вперед. Нельзя дать фрицам прийти в себя.

Предместья Варшавы. Пустые дома, выбитые стекла, сорванные двери, внутри полно снега. Улицы завалены обломками зданий, телеграфными столбами, перепутанными проводами; приходилось разбирать баррикады, чтобы могли проехать орудия и подводы. Сгоревшие дома, закопченный дымом снег. Люди помимо воли говорили шепотом. Капрал Пиотровский, потомственный варшавянин, беспомощно осматривался вокруг.

— Не знаю, — с отчаянием говорил он, — холера ясная… Не узнаю.

Улиц не было, кругом только груды развалин, обвалившиеся стены, пустые глазницы окон.

В понуром молчании люди отыскивали подвалы и уцелевшие комнаты, укладывались спать. Помещение штаба батальона выглядело как и везде: зашторенное окно, печка-«буржуйка», на столе сделанная из снарядной гильзы коптилка, коробка полевого телефона, начатая банка консервов… Рыбецкий расстегнул шинель; подперев голову руками, сидел неподвижно. Связные тихонько подкладывали в печку дрова, грели в котелках воду. Антони не мог дольше оставаться в этой комнате. Несмотря на усталость, он чувствовал потребность в движении, разговоре. Пошел к солдатам.

Закончился второй день наступления за Одером. Темнота размазывала контуры деревьев и кустов, тела погибших примерзали к земле, ночь тяжело боролась с заревами пожаров. Артиллерия еще не успокоилась. Немецкие батареи изрыгали лавины огня, в ответ им оглушительно грохотали 76-миллиметровые орудия. Однако огонь из пехотного оружия постепенно затихал. Люди старались хотя бы немножко отдохнуть. Уже двое суток шли по этой чертовой равнине.

В течение всего дня Рыбецкий сохранял каменное спокойствие. Чем труднее становилось, тем спокойнее делался он. Даже когда началась поддерживаемая танками фашистская контратака. Казалось, этот удар сметет половину батальона. А Рыбецкий отвернулся и, оперевшись плечом о стену окопа, начал свертывать весьма объемистую самокрутку, сказав при этом, что трофейный табак весьма слабый… Связные сразу повеселели, артиллерист-наблюдатель точно рассчитал данные, и полетели первые снаряды. Немцы замедлили движение, а затем залегли.

Но и вечер не принес долгожданного отдыха. Батальон закреплялся на захваченном рубеже, устранялись пробелы в боевых порядках, подсчитывались потери, оказывалась помощь раненым. Люди поели, получили боеприпасы, им были поставлены новые задачи.