Ян Лысаковский: Партизаны

Зима была тяжелой. Тесные сырые землянки, скудное питание, истрепанное обмундирование, расползавшиеся сапоги. И борьба… Не только с фашистами, но и за народную власть. Антони никому не признавался, но нередко ему казалось, что они не выдержат, ибо поднялись на дела, которые выше их сил и возможностей. Коммунистов мало, в течение ряда лет людей обрабатывала вражеская пропаганда. Нередко наталкивались и на открытое сопротивление… Когда останавливались в деревнях, по хатам часто собирались крестьяне и солдаты. Говорили о войне, о разделе земли, о том, что было и что будет. Приходили и такие, которые хвалили солдата за мужество, а потом начинали гнуть свое. Чего только там не было… И вера, и отчизна, границы, форпосты, правительство, конституция, выборы, подполье различных мастей. Антони любил такие беседы, иногда говорил сам, спорил, высказывал свои идеи, потом всегда внимательно слушал. Антони знал: польского солдата не проведешь на сплетне о русском командовании, о польской армии только-де по названию. Он того русского видел рядом с собой в окопе, учился у него бить фашистов, вместе с ним умирал, лежал в одном госпитале…

Солдата не проведешь на небылицах о коммунистах, политруках, которые якобы гнали людей в бой за рубли. А этот политрук жил вместе с солдатом, заботился о его питании, обмундировании и снаряжении. Говорил с солдатом о жене, которую тот не видел несколько лет, о земле, отнятой панами, о Польше и ее будущем. А если приходилось идти в атаку, то шел всегда впереди.

Солдата не проведешь на сказках о новой оккупации. Он запомнил тот день, когда встал перед воротами военного лагеря в Сельцах, украшенными польскими флагами, и читал надпись о солдатах и скитальцах. Он знал, что значили простые деревянные обелиски с красными звездами на братских могилах. Закуривал с русскими из одного кисета, мок с ними под одним дождем…

Солдата не проведешь на баснях о брошенной на произвол судьбы столице, о хладнокровном взирании на «уничтожение Варшавы». Он знал цену крови раненых, стонавших на берегу, видел остатки рот и батальонов, возвращавшихся с переправ.

Антони улыбался украдкой, наблюдая, как горячо защищали свою правоту те, с кем он сам в Сельцах вел долгие, бурные беседы. Из резервных полков они приходили в маршевых ротах, их направляли в части. Были поверки, короткие митинги, выступления, знакомство с полками. А в ротах им давали место на нарах, кашу из котла и порцию махорки. Вручали карабины и ставили в строй отделений.

Антони часто ходил по землянкам, разговаривал с новичками. Разные были… Партизаны, подпольщики из заколоченных досками деревень и из небольших городков. Смельчаки и ловкачи. Горевшие местью и забитые. Надо было быстро сделать из них солдат. Несмотря на строгое соблюдение военной тайны, солдаты знали: что-то готовилось. Приходило пополнение, поступало новое снаряжение, в лесах заготавливались бревна для мостов, шли танки, колонны автомашин, освобождали места в госпиталях, росло число телефонных линий, постов регулировки движения…

И наконец их подняли. За Вислой все шире разливалось зарево пожаров, по темному небу скакали отблески орудийных залпов.

Шли быстро. Саперы четко регулировали движение. Мост глухо гудел под ногами, вокруг простиралась белая равнина замерзшей Вислы. Вот и другой берег. Антони остановился на минуту, пропуская шеренги солдат. Все произошло просто, обычно. А попытка переправиться через реку стоила тысяч человеческих жизней. Сегодня с захваченных плацдармов наступали армии 1-го Белорусского фронта. Теперь в пробитую брешь вошли танки.

Где-то впереди рвались снаряды, стучали пулеметы, грохотали взрывы гранат. Под утро остановились в большой деревне. Местные жители выходили, тепло встречали своих освободителей.

Коваль вошел в одну из изб, чтобы немного отогреться. В кухне уже сидели стрелки из первой роты. Хозяйка грела молоко, разливала его по подставленным котелкам и кружкам. В комнате толпились люди. Одна из женщин подошла к нему.

— Вы пришли, — сказала она тихо.

— Да. И не уйдем. — У Антони перехватило дыхание. Эти глаза… Измученные глаза, которые насмотрелись на многое. Именно так запомнился ему марш через деревни и городки: радость на лицах, улыбки и те глаза…

В деревне они видели людей с узлами. Некоторые вели велосипеды, другие несли мешки, рюкзаки.

— Варшавяне, — сказал Ковалю хорунжий Мусял, политработник из пулеметной роты.