Игорь Неверли - Парень из Сальских степей

… Помню, я сидел после ужина в комнате, просматривая радиосводки, которые записывала для отряда Гжелякова.

В Африке танки Роммеля все еще топчутся под Эль-Аламейном. Мощный налет на Мюнхен…

В Тихом океане между Флоридой и Гвадалканаром американцы потопили наконец несколько японских линкоров и один авианосец… Бронелавина Паулюса захватила Сальск и атакует Сталинград. Армия генерала Чуйкова оказывает сопротивление. Защищается Сталинградский тракторный… Пылают Сальские степи, нет уже моей станицы. Может быть, и из родных никого не осталось?

— Не надо, доктор, — слышу я возле себя тихий голос. — Не думайте об этом. Лучше пойдите к детям. Вас долго не было, они ждут… Вы же им обещали сказку…

Иська и Вацусь в соседней комнате действительно не спали. Я подошел к ним, сел на край кровати.

— Ну, пострелята, сегодня я расскажу вам о пареньке с веснушками.

— О таком, как вы, дядя? — спрашивает Вацусь.

Иська возмущенно толкает его в бок:

— Вот дурачок!

— Не надо его ругать, Ися. Ну что ж такого, что он мои веснушки заметил? Он хорошо сказал: такой же, как я… Жил некогда беспокойный веснушчатыл паренек, точь-в-точь такой, как я, словно посыпанный веснушками из сита…

— Сказки так не начинаются, — возражает Ися. — Надо чтоб торжественно.

— Ты права. Сейчас исправим.

Я скручиваю цигарку и начинаю торжественно:

— Ни далеко ни близко, ни высоко ни низко, за горами, за лесами, за тридевять земель, там, где небо с землей сходится, где бабы белье стирают в море, а сушат на небе, как на чердаке, жил-был…

Мягким октябрьским вечером мы шли с Кичкайлло по жнивью. На западе фиолетовым огнем догорала последняя полоска неба, в прохладной тишине замирали отзвуки дневных дел. В далеких Дудах то там, то сям зажигались огоньки в хатах, погружавшихся в густую тьму, в ленивый покой осени.

Мы возвращались из сторожки Каминского, куда я ежедневно ходил присматривать за ранеными и за постройкой барака для зимнего стана отряда. Там-то и нашел меня Кичкайлло, вернувшийся из Ломжи. Он привез все лекарства, выписанные мной на длинном листе бумаги, ротатор и документы для меня.

Войнар, зять Кичкайлло, выправил отличные документы: Юрий Леонидов, тридцати восьми лет, врач, польский гражданин русской национальности, проживал в Белостоке с 1939 года потом прописан в Ломже. Все сходилось: Белосток я знаю, по-польски говорю свободно, а если и с русским акцентом, так это потому, что я ведь по происхождению русский. Противник коммунизма, я бежал от большевиков в Ломжу. «Теперь там голодно, — скажу я в волости, — и я предпочитаю лечить у вас в Дудах крестьян за масло, муку и яйца…»

— Ну так ты теперь, дохтур, чоловик с бумагой! — радовался Кичкайлло.

— Послушай, — спросил я, — а как это, собственно, произошло, что Ленькино имя стало моей фамилией?

А это потому, что зять спросил, не облюбовали ли мы какой-нибудь фамилии — ему-то ведь все равно. А он, Кичкайлло, подумал: Ленька… Леонид… пусть будет Леонидов! О друге погибшем на память…

«Люди действительно не умирают, — подумал я. — уходит один, за него действует другой, от его имени. Ленька, например, и теперь нога в ногу идет со мной рядом, но более близкий, чем при жизни. И чаще, чем. тогда, я обращаюсь к нему в минуты сомнений: как бы ты поступил? Что бы ты сейчас посоветовал?»

Главную новость Кичкайлло сообщил лишь в конце: Станиш, ездивший вместе с ним, нашел в Ломже старых товарищей, установил через них контакт с командованием Армии Людовой и обо всем доложил там. Я назначен командиром, Станиш заместителем. Скоро к нам должен приехать на инспекцию офицер. Завтра Станиш сам мне обо всем расскажет.

Мы остановились возле пруда, на границе Гжеляковой и Блажеевой земли. Здесь когда-то было довольна большое озеро со стоком, проходившим сквозь заросли ракитника до бора. Гжеляк хотел развести в нем рыбу, но не успел. Сток занесло илом, чистая, здоровая прежде, вода подернулась тиной, и только обветшалая лодка, выпятив кверху черное брюхо-днище, смеялась над беспамятностью людей.

Присев на лодке, мы обсудили план ближайшего будущего и, покурив, тронулись домой.

Лишь открывая дверь, я вспомнил, что у меня была с собой немецкая полевая сумка. Кичкайлло припомнил, что, усевшись на лодке, я положил ее рядом. Он побежал туда, но вернулся с пустыми руками. Может быть, ее сдунуло ветром? В темноте трудно искать, завтра утром найдется.