Александр. Омильянович - Смысл жизни

— Слушайте! — сказала она спустя минуту. — Я заберу картошку и пойду домой. Вы, наверное, хотите есть?

Летчик кивнул головой.

— Я вам сварю немного картошки. Ночью нельзя, могут увидеть дым из трубы, — говорила она шепотом, не глядя на летчика. Тот лежал на траве, подперев руками голову, и, не отрываясь, смотрел на нее.

— Спрячьтесь в лесу… А ночью я приду. Ждите меня здесь. Хорошо?

Он кивнул головой.

— И разузнаю о немцах…

— Я — Сергей, а ты?

— Ванда, — шепнула она, покрываясь румянцем, и опустила глаза.

— Ты придешь… Ванда?

— Да… — едва шевельнулись ее губы.

Он взял ее за руку и спросил совсем другим тоном:

— Правда?

Она быстро взглянула на него из-под длинных ресниц, покраснела еще больше, отдернула руку и встала.

Сергей продолжал лежать на траве и смотрел на Ванду. Он видел ее длинные загорелые босые ноги, упругую грудь и красивое, совсем юное лицо, толстую черную косу.

— Я пошла, — сказала она. — Жди меня здесь. Я приду… Обязательно приду…

Сергей смотрел, как Ванда копала картошку, а затем скрылась за пригорком. После этого он вернулся в лес…

Опустилась ранняя октябрьская ночь. Время от времени тишину нарушала артиллерийская канонада, доносившаяся с востока, где проходил фронт.

Они сидели в густом орешнике.

— Наелся? — спросила Ванда, когда Сергей отодвинул от себя корзинку с картошкой и хлебом.

— Спасибо, наелся.

— Больше в доме ничего нет.

— Немцы все забрали? — спросил он.

— Да. Когда взяли отца… — добавила она тихо.

— Ванда… Ванда, — шептал он, взяв ее ладонь в свои руки. — Ты здесь все время живешь?

— Нет, недавно. До войны я училась в гимназии в Сувалках. Оставался год до выпускных экзаменов… А здесь жили отец и брат. Мать давно умерла. Остались вдвоем со старой теткой.

Сергей нежно гладил ее руку. Она чувствовала тепло его прикосновения и учащенное биение сердца, не отняла руки и не сопротивлялась его ласке. Они снова умолкли на некоторое время, прислушиваясь к ночной тишине, наконец Сергей спросил:

— А где твой брат?

— Погиб в Августовской пуще… Он был партизаном… Отца забрали в концлагерь… Может, он еще вернется…

— Вернется! Но не будем больше говорить об этом, хорошо?

— Хорошо.

— А ты всегда был летчиком?

— Нет, я был студентом, музыкантом, когда началась война.

— А кем ты будешь, когда кончится война?

— Артистом. Конечно, артистом.

Они снова умолкли, погрузившись в воспоминания.

Вдруг они разом взглянули на восток, где темноту прорезали лучи прожекторов и вспышки ракет. Отозвалась зенитная артиллерия. Они услышали гул моторов. Сергей вылез из куста и вскочил на ноги. В черном небе волна за волной шли бомбардировщики. Он узнал их по характерному шуму двигателей.

Минуту он стоял как завороженный и смотрел в небо, словно пытаясь разглядеть их. Он был уверен, что это самолеты с его аэродрома под Ковно. Ванда стояла рядом, но он не замечал ее. Она слегка коснулась его руки и шепнула:

— Сергей…

Он обнял ее и крепко прижал к себе. Услышав тихое рыдание, он поцеловал ее нежно. Он целовал ее щеки, губы, мокрые от слез глаза. Она не сопротивлялась и только крепче прижималась к нему.

— Ванда… Ты кого-нибудь любила?

— Да, любила… Он был партизаном… Погиб… А ты?

— Я тоже. Она погибла во время бомбардировки Одессы.

Они снова прижались друг к другу, и теперь уже она страстно, горячо целовала его.

— Ах, Сергей… завтра мы уже не увидимся.

— Я вернусь сюда, найду тебя…

— Не говори больше ничего, — закрыла она ему рот ладонью. — Мне так хорошо с тобой. Но тебе надо уходить отсюда. Ты спасешься. Ты еще будешь воевать.

Было уже далеко за полночь. От ветра колыхались верхушки деревьев. Сергей укрыл курткой девушку и еще крепче прижал ее к себе. И они забыли о войне, о грохотавшем поблизости фронте…

Ванда шла краем картофельного поля. Начало светать. Она еще чувствовала на губах его поцелуи и была счастлива, сжимая в ладонях эмблему, которую сняла у него с петлицы на память.

Оборачиваясь каждую минуту назад, она видела его фигуру, выделявшуюся на фоне кустов орешника. Он тоже долго смотрел ей вслед. Из-за пригорка была видна деревня, оттуда доносился подозрительный шум. Но Ванда не обратила на него внимания. Она шла, опьяненная любовью. Ей хотелось только скорее нырнуть во двор, чтобы никто не заметил ее позднего возвращения.

Она миновала растущий на лугу куст лозняка и собиралась уже открыть калитку, как вдруг остановилась словно вкопанная. В саду стояло несколько автомашин, возле которых суетились солдаты, а со двора доносились голоса. Она хотела уйти, но было уже поздно.