Александр. Омильянович - Смысл жизни

Это была горечь первого поражения. После восьми дней боев на рубеже реки Нарева разгромленные части польской армии под напором корпусов гитлеровских генералов Гудериана и Фалькенхорста оставили эту линию обороны и отступали на юг. Там, куда они шли, не было ни новой подготовленной линии обороны, ни естественных препятствий, которые облегчили бы им выполнение задачи — сдержать натиск врага.

Между Новогрудом и Стренковой Гурой прорвавшиеся вперед танковые части, поддерживаемые артиллерией и пехотой, широкой волной вливались на белостокскую землю. Словно зловещие птицы, кружили в небе самолеты с черными крестами. Враг обозначал свою дорогу пожарами, громом орудий, грохотом бронированных колоссов.

Из-под Новогруда отступала группа солдат. Было их не больше взвода. Когда гитлеровцы прорвали оборону под Новогрудом и немецкая пехота овладела левым берегом Нарева, остатки разных частей оторвались от противника и стали отступать к югу. Шли в пекле сентябрьского зноя, в клубах пыли, грязные, обросшие, оглушенные громом пушек. Это было не спокойное отступление. То и дело на них сверху обрушивались вражеские истребители, от которых трудно было найти укрытие. Путь отступления усеяли могилы, над которыми вырастали примитивные кресты с повешенными на них касками.

В этой группе отступавших шел солдат, рослый, плечистый, статный, с большими, натруженными руками. Он нес ручной пулемет. Его мрачное, порой с хищным выражением лицо покрывала густая щетина и пыль.

Его называли Вавжоном, хотя на самом деле его имя было Вавжинец Загдан.

До того как почтальон принес ему призывную повестку, он работал на белостокском железнодорожном узле. По природе человек веселый, он любил рассказывать, высмеивать недостатки ближних. В роте его ценили за товарищеское отношение к другим и прекрасное владение ручным пулеметом. Когда Новогруд пал и дело дошло до рукопашных боев, когда напирающие гитлеровцы ворвались в окопы и блиндажи оборонявшихся, в Загдане что-то словно надломилось. Правда, он до конца держался на своей позиции, слившись воедино с пулеметом, и уходил последним. Но теперь он был уже другим человеком. С лица исчезла улыбка, с ожесточенностью смотрел он на тела убитых солдат, женщин и детей, на пылающие дома, на неисчислимые разрушения. И хотя он и был рядовым, но возглавил группу отступающих.

Когда они прошли через небольшой лес и пересекли шоссе, все время обстреливаемое артиллерией, перед ними показались дома деревни Нагурки, а дальше и крыши Замбрува. Солдаты обошли деревню стороной, потом вброд перебрались через речку Яблонку и между Нагурками и Замбрувом залегли в зарослях. Отсюда хорошо просматривалось шоссе, по которому должен был продвигаться враг.

Ждать пришлось не долго. Едва они успели сделать по глотку воды и вытереть с лица пыль, как несколько снарядов разорвалось на шоссе, в деревне, на окраине Замбрува… Орудия перенесли огонь дальше. Сразу после этих разрывов на поле появились цепи немцев, а на шоссе показались мотоциклисты. Загдан и пулеметчик, у которого был станковый пулемет, прошлись очередью по мотоциклистам. Двое из них были тут же убиты; один мотоцикл загорелся. Немцы залегли и открыли огонь. Снова ударили вражеские орудия. За первой цепью показалась вторая, которая, изогнувшись в широкую дугу, старалась охватить обороняющихся с востока и запада. На шоссе послышался грохот приближающихся танков.

Группа обреченных продолжала бой. Винтовки и минометы немецкой пехоты обрушили свой огонь на зеленый островок кустов и деревьев, где укрылись отступающие. Разрывы мин забрасывали их землей и сбитой с деревьев листвой. Немецкая пехота медленно, но неумолимо затягивала вокруг оборонявшихся петлю.

Вавжинец Загдан непрерывно стрелял по наступавшим. Пот склеивал свалявшиеся под каской волосы, заливал глаза, проделывал глубокие борозды на его запыленном лице. Но Загдан ничего этого не замечал. Его ручной пулемет замолкал лишь ненадолго, когда Загдан протягивал руку ко второму номеру за новым магазином. То и дело его обдавали песком рвущиеся поблизости мины. Он не видел этого — не хотел видеть. Глядя перед собой, он бил и бил по ползущим бурым фигурам, так что даже ствол пулемета сделался фиолетовым. Иногда, когда промахивался, сквозь стиснутые зубы он бросал проклятье и снова прижимал приклад к плечу. Знал ли он, что это уже конец? Думал ли о том, что это его, польского солдата, последние минуты? Борьба поглотила его и заслонила все остальное. Неожиданно второй номер крикнул ему, что подает последний магазин. Значит, боеприпасы кончаются…