Валерий Горбань - И будем живы

Умные люди учатся на чужих ошибках. Не пропустил Змей мимо ушей рассказы бывалых братишек, как во время январского штурма бойцы, попавшие в окружение или запертые на блоках, от жажды и голода таяли. Как здоровых и крепких парней, получивших пустяковые раны, но лишенных элементарных средств для их обработки, пожирала гангрена. Поэтому, приняв немудреное хозяйство блока, Мамочка первым делом закупил на рынке и установил в самых надежных местах два сорокалитровых бака, водичка в которых регулярно менялась. В крайней ситуации дней на десять должно было хватить. Неприкосновенный запас продуктов, ревниво оберегаемый и регулярно проверяемый старшиной, тоже позволял продержаться не один день. С боеприпасами поначалу напряг был. Но все что можно, на блок стянули. Что не удавалось в ГУОШе выцыганить, выпрашивали у военных, благо колонны через блокпост одна за одной шли. Не забыл Мамочка и свои обязанности санинструктора. Дома еще, после тщательных консультаций с докторами, собрал для отряда капитальную аптечку. В ящике из-под гранат лежал набор перевязочных материалов и медикаментов, с подробной рукописной инструкцией, что делать при тех или иных ранениях. Что же касается проблем попроще, то и способы их решения оформлены были незатейливо. Сверху на всей груде лекарств лежал пакетик фталазола с надписью: «Для дристунов». Дело житейское: водичка непривычная, из щелочных источников, и пища — не домашние разносолы. (Но, кстати, так и пролежал пакетик нетронутым до конца командировки. То ли профилактические меры сработали. То ли умели бойцы проявить стойкость и терпение, чтобы не трогать НЗ и лишь потом, на базе, в интимной беседе с работниками медпункта разрешить все проблемы…)

Пока командир на блоке с офицерами стратегические вопросы обсуждал, Мамочка проверил все хозяйство, поругался слегка с Пионером по поводу каких-то разбросанных банок и, довольный результатами инспекции, пошел на дорогу потрепаться с досмотровой группой. Но те уже были заняты другим разговором. Таким, что старшина, быстро сориентировавшись в происходящем, немедленно схватился за рацию:

— Командир, тут на досмотре, по-моему, митинг начинается…

Змей, в сопровождении резерва, почти бегом выскочил к дороге.

В окружении случайных прохожих и быстро прибывающих с каждой новой машиной местных водителей и пассажиров стояли бойцы досмотровой группы и женщина-чеченка, на вид лет тридцати. Одетая во все черное, с ожесточенным лицом и безумно блестящими глазами, она остервенело кричала в лицо Кенту — старшему группы:

— Вы — убийцы! Что вам здесь нужно? Еще не всех убили? Так убей меня!

Обстановка накалялась. Истеричные слова, разлетаясь, как искры, попадали прямо в сердца обступивших омоновцев людей.

Может быть, кто-то из них раньше руководствовался популярным в дудаевской Чечне лозунгом: «Не покупай у Саши и Маши — все равно будет наше». Кто-то, опьяненный живущим во многих чеченцах и в последние годы просто взбесившимся чувством собственного превосходства, орал в обреченно согнутые спины своих бывших соседей: «Убирайтесь отсюда, оккупанты!» Кто-то насильничал над беззащитными женщинами. А кое-кто и обагрил свои руки чужой кровью, упиваясь безнаказанностью и торопясь награбить как можно больше, пока не пришла расплата.

Были и другие. Те, кто удерживал родственников и земляков от подлых поступков словами простой человеческой укоризны. Кто прятал у себя знакомых, друзей и соседей во время антирусских погромов. Кто в начале войны вместе со своими семьями целыми подъездами вывозил из города в более безопасные родовые села семьи русских, армян, евреев.

Но было у этих разных людей и нечто общее, что объединяло их, что сделало одинаково восприимчивыми к яростному крику женщины в черном, заставляя каменеть их лица и распаляться сердца. Им было глубоко наплевать на те соображения, что заставили одних политиков превратить их родину в бандитский притон, а других — двинуть на землю Чечни слепую и беспощадную военную махину. Но почти все они пережили ужас бомбежек и артобстрелов, видели, как горит и превращается в прах родной город. Многие потеряли в этой бессмысленной бойне родных и близких. Под неистовые причитания черной чеченки оживали в их душах образы тех, кого унесла эта проклятая война, снова вспыхивала боль утрат, и вновь ядовитым дурманом кружила головы мучительная жажда мести.

С каждой секундой ситуация накалялась все больше. Медлить было нельзя, но и применять силу, ломать установившиеся нормальные отношения с местными не хотелось. Помощь пришла с неожиданной стороны. В последнее время на посту вместе с омоновцами стояли чеченские гаишники. Нормальные мужики. На дружбу не напрашивались, но держались вполне доброжелательно, внимательно присматриваясь к тому, как ведут себя омоновцы. Бойцы платили им тем же: брататься не лезли, но и в дела их гаишные не вмешивались. И местных старались без особой нужды не напрягать. Змей в первый же день после серьезного и очень полезного разговора с Турчаниновым конкретно предупредил: