Свен Хассель: Направить в гестапо

Его голос понесся к казармам; грубый, сильный, как рев быка в агонии. Мы подхватили:

— Черт возьми, — выругался Легионер, презрительно швыряя свое снаряжение в угол. — Ну и дурацкая же работенка для человека моего возраста!

Он был инструктором по единоборству, и ему каждый день приходилось обучать новичков, постоянно поступавших к нам из тюрем, казарм и лагерей.

Малыш пожал плечами и сунул в рот кусок ветчины из консервной банки, которую стянул на складе восьмой роты.

— Чего ж занимаешься этим, если не нравится? — прошамкал он.

Невысокий Легионер ссутулился, закурил сигарету и медленно, задумчиво выпустил дым из ноздрей. Подался вперед и с любопытством поднес огонек к концу брюшка издыхающей пчелы, наблюдая за ее реакцией. Пчела сразу же погибла, и Легионер вздохнул. Потом распрямился и взглянул на Малыша.

— Можно спросить, почему ты стал солдатом?

— Очень просто, — ответил Малыш, брызжа прожеванной ветчиной во все стороны. — Выбора не было. Либо эта гнусная армия, либо голод на этих гнусных улицах — вот и пошел в армию. — Откусил еще ветчины. — Хотел в кавалерию, но мне сказали, что я слишком большой — слишком тяжелый для лошадей, — и отправили в пехоту. А там сплошная муштра! — произнес, предаваясь воспоминаниям, Малыш. — Изо дня в день маршируешь, пока едва с ног не валишься — да еще эти паршивые офицеры! — Он плюнул, забыв, что во рту еда, и стал ползать по полу, ища вылетевшие кусочки ветчины. — Я жил на пособие, и меня за человека не считали, пока не вступил в армию.

— Все правильно, — кивнул Легионер. — Согласен, выбора у тебя не было. Либо одно зло, либо другое… на мой взгляд, это не выбор.

— Конечно, черт возьми. Хотя, — Малыш утер рот тыльной стороной ладони, — в жизни всегда так, верно? А у тебя как сложилось?

— У меня? — Легионер мрачно улыбнулся. — Тоже не было выбора. Я не существовал на пособие, не имел серьезных осложнений с полицией — ничего такого. Только был без работы и голодал — в животе целыми днями урчало. Ел бумагу, когда удавалось ею разжиться; даже ее было нелегко достать, но боли в желудке от этого не проходили. И в тридцать втором году я послал Германию к черту и отправился к солнцу Франции — только когда я добрался до Парижа, он был таким же хмурым, дождливым и отвратительным, как Берлин.

— Ну, и что ты сделал? — спросил Малыш, деловито пережевывая ветчину.

Легионер озорно подмигнул.

— На автобусной остановке меня подцепила проститутка — я был совсем юным в те дни. Представлял собой соблазн для женщин — особенно в постели. — Усмехнулся. — Эта цыпочка научила меня кой-чему, французскому языку в том числе, который потом очень пригодился.

— Тогда что заставило тебя пойти в Иностранный легион? — спросил Малыш. — Мне всегда это было непонятно.

— Как я уже сказал — выбора не было. Полиция начала интересоваться моей цыпочкой, и я решил, что пора сматываться. Либо тюремный срок — я же сказал, она меня кое-чему научила, — либо сжечь за собой мосты и поступить в Легион. И я пошел в Легион. — Пожал плечами. Могло быть и хуже. Всегда есть что-то худшее…

Он подошел к окну и встал, глядя в него.

— Эй, ты! — Легионер схватил чей-то сапог и запустил им в проходившего новобранца, находя, что это самый простой способ привлечь его внимание. — Мне нужно вычистить кой-какое снаряжение. Живо. И смотри, чисти как следует, если хочешь сохранить башку на плечах!

Новобранец шестидесяти с лишним лет, не по возрасту хилый и согбенный, обратил взгляд слезящихся глаз на Легионера. Легионер повел подбородком, и старик покорно зашаркал в казарму. Сейчас он был обречен чистить до блеска чужое снаряжение. В будущем его ждала более славная, но столь же бессмысленная участь; ему предстояло встретить так называемую геройскую смерть на берегу Днепра севернее Киева.

Легионер закрыл окно и погасил окурок.

— Всегда есть что-то худшее, — негромко произнес он.

На другой день на стрельбище произошел весьма прискорбный случай: фельдфебель Брандт был убит. Четырьмя пулями прямо в лоб. Единственным утешением было то, что он не мог об этом знать. Смерть наверняка наступила мгновенно. Руководившего стрельбами офицера немедленно арестовали и беспрерывно допрашивали несколько часов подряд, однако в конце концов отпустили.