Филипп Капуто - Военный слух

Подготовка к операции «Лонг лэнс» велась тщательно, поскольку наступление ночью является чрезвычайно непростым манёвром. Кроме того, мы должны были отправиться в район, в котором ни американские, ни южновьетнамские части ранее никогда не бывали, а разведка, как обычно, не могла с определённостью доложить, сколько подразделений противника находится в долине. Разведка не была даже уверена в том, что они вообще там есть. Там мог находиться полк СВА, с другой стороны, его могло там и не быть. В полку могли иметься зенитки, с другой стороны, их могло там и не быть. Вот одна из причин, по которым та война была столь серьёзным испытанием для нервов: постоянная и полная неопределённость. Что при патрулировании силами отделения, что при наступлении силами до батальона, мы никогда не знали, с чем нам придётся столкнуться. Мы жили в постоянном напряжении, чувствуя, что в любой момент может произойти всё что угодно.

Офицеры отпраздновали Новый год, переходя с одного инструктажа на другой. Мы провели следующие два дня, инструктируя и натаскивая своих бойцов, проверяя и перепроверяя их оснащение, и заново их инструктируя и натаскивая, до тех пор, пока все, до последнего рядового, не уяснили в точности, что им делать. Так же, как и другие две роты, которые должны были участвовать в том наступлении, рота «С» испытывала существенный некомплект личного состава; но после того, как писаря и повара были переведены в стрелки, больные возвращены в строй, а для попадания в лазарет стало требоваться заболеть по меньшей мере раком в последней стадии, мы смогли наскрести порядка 140 бойцов. Солидное число, хотя до обычной численности личного состава роты морской пехоты во время ведения боевых действий всё равно не доставало семидесяти человек.

Наступление было запланировано на ночь с 3 на 4 января. Все напряжённо ожидали его начала. Последние дни декабря измотали роту «Чарли», выходы на патрулирование на тропу «Пурпурное сердце» следовали один из другим, увеличилось число потерь из-за противопехотных мин и мин-ловушек. Мы поистине творили историю, будучи первыми американскими солдатами, сражавшимися с противником, главным оружием которого были противопехотные мины и мины-ловушки. И такого рода война была по-своему, по-особенному страшна. Когда воюют таким образом, мир пехотинца переворачивается с ног на голову. Солдат, действующий в пешем строю, испытывает к земле особые чувства. Он ходит по ней, сражается на ней, спит и ест на ней; земля укрывает его под огнём; в ней он отрывает себе жилище. Но противопехотные мины и мины-ловушки превращают эту дружелюбную, привычную землю в нечто угрожающее, в нечто такое, чего следует бояться не меньше пулемётов или миномётов. Пехотинец знает, что в любое мгновение земля, по которой он шагает, может взметнуться и убить его, причём если убьёт — значит, повезло. Если же не повезёт, то он превратится в слепое, глухое, бесполое и безногое тело. Это была не война. Это было убийство. Мы не могли давать отпор вьетконговским минам или укрываться от них, или прикидывать, когда они сработают. Мы шагали по тропам, ожидая, что они вот-вот взорвутся, и ощущали себя в большей степени жертвами, нежели солдатами. И потому мы были готовы вступить в сражение, традиционное, распланированное сражение с нормальными солдатами, такими же, как и мы.

Однако операцию «Лонг лэнс» перенесли с 3-го числа на более позднее время, потому что из-за крашэна в районе десантирования была нелётная погода. На следующий день нас снова отвезли на грузовиках на аэродром, заставили всю ночь прождать у вертолётов, а затем отвезли обратно в базовый лагерь, где мы продолжали ждать. Наступило 5-е число, а мы по-прежнему ждали, когда прояснится. Мы уже изнемогли от ожидания. Бодрость духа падала. Мы начали думать. Становилось всё труднее и труднее обуздывать воображение, из-за которого дожидаться начала наступления становится эмоционально невыносимо.

Кое-кто пытался притвориться больным. Им неизменно это не удавалось. У одного морпеха произошёл нервный срыв, и глядеть на это было неприятно. Он был ветераном сражения в долине Чулай, после него несчётное число раз выходил на патрулирование, и вдруг он закричал, свалился на землю и начал кататься в грязи, со всхлипыванием выкрикивая, что больше не может. Остальные бойцы роты застыли по стойке «смирно», многие и сами были на грани срыва. Затем к этому морпеху грузной походкой подошёл сержант Хоум, пнул ему по рёбрам и поднял на ноги. «Ты, ссыкун! — проревел Хоум. — Терпи, гондон зассанный, понял?» Лицо Хоума с торчащими усами побагровело от ярости. Он яростно встряхнул морпеха. «Трус ты грёбаный, будешь драться и всё стерпишь. Столько же, сколько я». Схватив морпеха за грудки, он тряс его будто тряпичную куклу.