Абрам Вольф - В чужой стране

— Англичане? Когда сбросят? — Шукшин старается разглядеть в темноте лицо Тягунова.

— Это неизвестно. Купфершлегер дал понять, что это может быть приурочено к открытию второго фронта.

— Второго фронта!.. — Шукшин помолчал. — Все связывается со вторым фронтом… А когда его откроют? Нет, ждать мы не можем!

— Поднять восстание до вторжения союзников невозможно, — глухо заговорил Тюрморезов. — Нас истребят!

— В Бельгии растет партизанское движение. Мы можем создать русские отряды… Сильные отряды освободят лагерь!..

— А потом что? — спокойно возразил Тягунов. — Где мы укроем тысячи людей? Леса небольшие… Но отряды мы создадим. Немногочисленные, хорошо вооруженные группы! Одна крупная диверсия здесь, в глубоком тылу, стоит операции двух дивизий…

— Время начинать побеги! — Шукшин придвинулся к Тягунову, вцепился в его плечо. — Надо начинать!

— Побеги готовятся. Через несколько дней уйдут четверо. Готовится вторая группа…

— Я должен идти с этими людьми, — решительно сказал Шукшин.

— Нет, вы пойдете потом, когда в лесах накопится достаточно людей. Объедините в отряд… С первыми группами пойдет старший политрук Маринов. За ним — Базунов…

— Решение правильное, — согласился Тюрморезов. — Шукшин должен идти позже.

— Вам надо набраться сил, — сказал Тягунов. — Решено вас поставить старостой барака. Отдохните. Перед побегом снова пошлем в шахту… Теперь вот что. В лагерь приезжает начальство, особо уполномоченный комиссар. Вчера он был на шахте Цварберг… Саботаж на всех шахтах. Они сейчас пойдут на самые крайние меры. Надо усилить работу с людьми. Действуйте смелее. Обстановка на фронте позволяет…

Послышался слабый, чуть слышный свист. — Уходим! — шепнул Тюрморезов и выбрался из окопа.

У своего барака Шукшин увидел немецких солдат, волочивших пленного за ноги. Один из солдат открыл дверь, а остальные, подхватив пленного за руки и за ноги, раскачали его и бросили в барак.

Солдаты закурили и направились к воротам.

Шукшин вошел в барак. Около двери, широко разметав руки, лежал пленный. Одежда на нем была изорвана в клочья, тело сплошь покрыто синяками и кровоточащими ссадинами. Шукшин склонился над пленным, приподнял его голову и вздрогнул.

— Браток!

Со всех сторон подходили люди. Братка подняли, отнесли на нары. Шукшин расстегнул на его груди рубашку и, намочив тряпки, обложил ими грудь Братка, голову, осторожно обтер распухшее, окровавленное лицо.

— Не выживет, должно, — проговорил кто-то. — Все легкие ему отбили.

— Выживет, — откликнулся другой. — Такого не убьешь…

Появился староста барака, приказал разойтись по местам. Около Братка остался один Шукшин. Пощупав пульс, прислушался к дыханию, сел рядом на нары. Усталость скоро взяла свое, он задремал. Очнулся от толчка. Браток метался, скрипя зубами, мотал головой. Шукшин обнял его, прижал голову к своей груди.

— Успокойся, Михаил, успокойся!.. Может, попьешь? — Шукшин взял котелок с водой. Но Браток так крепко сжал рот, что котелок стучал о зубы и вода лилась на грудь.

— Я подсоблю, подниму ему голову…

Шукшин повернулся, поднял глаза. Рядом стоял Монгол.

— Это ты… Я сам, не надо. Уходи!

Браток успокоился, затих. Монгол продолжал стоять, прислонившись спиной к деревянному столбу.

— Что не уходишь, чего тут тебе надо? — зло прикрикнул Шукшин.

— Мне сказать… Я хотел предупредить вас… — Парень отодвинулся от столба, наклонился к Шукшину. — Они знают про организацию. Следят…

— Что ты плетешь? Какую организацию? Уходи!

Монгол схватил Шукшина за плечо, торопливо, захлебываясь, зашептал:

— Подозревают вас, Маринова, Марченко, матроса… Велели следить мне и еще одному. Я вам покажу его… Я видел, как вы с Зуевым кидали листовки, но я не скажу.

Сдохну, а не скажу… Совесть замучила, я все ночи не сплю. Я там, на фронте… Когда из окружения выходили, я выбился из сил и не пошел. Ребята ушли, а я в деревню… Сдался… и тут сподличал, на гестапу работать согласился. Я не хотел… Они бить начали. Лучше бы совсем убили. Гады… Я слабый человек, не могу, когда бьют… — Монгол отпустил плечо Шукшина, замолчал. Его душили слезы.

— Я видел, как они Братка… пытали. Он им ни слова… — Монгол громко всхлипнул, вытер кулаками глаза.

Его бил озноб, колени, касавшиеся ноги Шукшина, дрожали.

Шукшин молчал. В душной, тяжелой полутьме барака громко стонали, храпели люди.

— Иди спать, — проговорил он после долгого молчания. — Если совесть у тебя осталась — дорогу найдешь. Иди, ступай…