Ян Щепанский - Мотылек

В дверях снова зазвенел веселый колокольчик.

— Я должен идти, — говорит Михал, вскакивая как ужаленный.

Второпях он сжимает двумя руками маленькую теплую руку девушки. Он хотел бы ей сказать, что очень любит ее, но у него нет времени для прощания. В магазин вошла невысокая, полная женщина, всем видом своим показывая, что она постоянная покупательница.

— Дорогая, — щебечет она, — у тебя есть то, что ты мне обещала?

— Не делай глупости, Лида, — бормочет Михал. И, надвинув на уши лыжную шапку, выбегает.

Роман живет на первом этаже большого дома в стиле модерн начала века, с матерью и бабкой. Они снимают томную комнатку у солидного врача. Вход к ним через большую приемную. Как всегда, здесь много пациентов. Главным образом деревенские женщины в платках, под которыми они тщательно скрывают пустые корзинки. Да, у крестьян теперь есть деньги, они не жалеют их на лечение. В воздухе стоит кислый запах творога и пота. Иллюстрированные журналы — «Фаля» и «Ди Boxe» — лежат нетронутыми на столиках.

Сопровождаемый горничной в белой наколке, Михал энергичным шагом проходит приемную, стучит в дверь. Он чувствует на себе ленивые любопытные взгляды. Стучит еще раз. Ему кажется, что он ждет очень долго. «Если бы что-нибудь случилось, — думает он, — служанка, наверно, предупредила бы. Она знает меня в лицо».

Наконец за дверью слышится шлепанье туфель. Ему открывает бабка Романа, обрюзгшая морщинистая женщина в не застегнутом на груди черном фланелевом платье. Волосы у нее всклокочены, на дряблых щеках отпечатки складок подушки.

— А, это вы, — удивляется она. — Ромека нет дома.

Михал входит в комнату, закрывает за собой дверь.

— Простите, — говорит он, — у меня к нему очень важное дело.

— Что-нибудь случилось? — Маленькие слезящиеся глазки смотрят на него с испугом. — Он вернется только к обеду. Он все время где-то носится, — добавляет старуха плаксиво. — Не сидится ему дома.

Михал рассматривает маленькую комнатку, тесно заставленную тяжелой мебелью, которая стояла когда-то в большой квартире. На шкафах возвышаются чемоданы и коробки. Под окном на плетеных подставках целые джунгли растений. В комнате темно и душно, как в бане.

— Прошу вас, успокойтесь, — говорит он, — ничего не случилось. Речь идет о простой предосторожности. Ромек должен отсюда уйти… По крайней мере на какое-то время, — добавляет он, видя, как старая женщина мягко сползает в кресло.

И все-таки лучше разговаривать с ней, чем с матерью Романа. Та уже засыпала бы его беспокойными вопросами. Старуха бессильно складывает увядшие руки.

— Если бы я знала, где он… я пошла бы, побежала бы… Но он никогда нам ничего не говорит.

Михал нарочито беспечно улыбается.

— В этом нет необходимости. Нет никакой спешки. В самом деле, ничего не произошло. Я, пожалуй, напишу ему несколько слов. Только, — он строго смотрит на сморщенное обрюзгшее лицо, — эту записку передать лично ему. Никто другой не должен ее читать.

Старуха медленно кивает головой, как послушная девочка.

— Можете мне доверять, — говорит она слабеньким, дрожащим голосом. — Для меня тайны Ромека священны.

Михал достает блокнот. Склонившись над нелепым столиком, покрытым металлическим листом с выбитыми на нем турецкими узорами, выпадающим из общего стиля обстановки, он коряво выводит плохо зачиненным карандашом: «Клос попался. Немедленно смывайся из дому. Предупреди тех, чьи адреса он знал (Короткий? Вацек? Оса?). Ящик у Лиды ликвидирован. Скажи ребятам. Старик поручил мне принять дела Клоса. Держись. Павел».

Михал на минуту задумывается, не добавить ли еще чего-нибудь, потом складывает записку до размеров очень маленького квадратика и протягивает ее старухе. Он видит, как прямые синеватые пальцы опускают ее в декольте.

— Спасибо вам, — говорит он.

Бабка Ромека встает с кресла, подходит к нему так близко, что он слышит мышиный запах ее седых волос. Она жалобно мигает и вздыхает:

— Бедные вы мои. Затравленные, как звери. Какая же у вас ужасная жизнь!

Она протягивает к Михалу руки. Он наклоняется и дает ей запечатлеть на своем лбу влажный мягкий поцелуй. Но сразу же выпрямляется, как пружина.

— Не жалейте нас, пожалуйста, — говорит он, дерзко улыбаясь. — Наша жизнь прекрасна.

Проходя через прихожую, Михал посмотрел на часы. Прошло уже полтора часа, как он оставил своих возчиков. Он выбегает на холодную светлую улицу. Трамвай как раз приближается к остановке. Задевая людей, Михал бежит большими прыжками и уже на ходу вскакивает на подножку. В его ушах звучит ироническое эхо его собственных слов: «Наша жизнь прекрасна».