Михаил Аношкин - Прорыв. Боевое задание

— Черт с ним. Туда ему и дорога.

Анжеров будто окаменел. Начинается то, чего он больше всего боялся. Сукин сын — застрелился, в такой ответственный момент струсил. Капитану сейчас, как никогда, нужна вера в удачу, нужна боевая сплоченность, а Синьков своей трусостью внес разлад в ряды бойцов, посеял неуверенность. Капитан не сомневался, что об этом случае знает уже весь батальон. Вот и наступил твой самый решительный час в жизни. Посмотрим, как ты к нему подготовился, посмотрим... Волжанин тихо тронул капитана за рукав, сказал:

— Все за то, Алексей Сергеевич, чтоб мне идти в ту роту.

Комбат хмуро глянул на комиссара, еще не отделавшись от своих трудных мыслей, с ходу возразил:

— Оставайтесь здесь.

Волжанина несколько покоробил этот сухой непререкаемый тон, но не стал возражать и восстанавливать субординацию — старшим здесь был все-таки он. Ему были понятны огорчения Анжерова, связанные с предательством Синькова, и он мягко, но настойчиво, властно повторил:

— Я иду туда.

До Анжерова наконец дошло, что обошелся он с батальонным комиссаром резко, почувствовал неловкость и в то же время признательность за то, что тот не обиделся. Согласился:

— Хорошо, товарищ батальонный комиссар.

Волжанин улыбнулся сердечно, обезоруживающе:

— Вот это иной разговор. Я наблюдателем быть не умею, дорогой Алексей Сергеевич. Это паршивое занятие — быть наблюдателем. И потом запомни: настроение людей — это по моей части. У тебя, как я погляжу, настроение боевое, значит, рядом с тобой мне сейчас делать нечего. Счастливо, я пошел.

Волжанин по-дружески тиснул ему рукой плечо и шагнул в густеющие сумерки, большой, легкий на ногу и очень необходимый всем.

— Берегите себя, Андрей Андреевич! — сказал ему вслед Анжеров.

Между тем первая рота завязала перестрелку, чтоб отвлечь противника от штурмовых групп.

Группу, которая обходила местечко с севера, возглавлял лейтенант Самусь.

Смеркалось. На восточной окраине, в сумеречной мути, лежала окутанная туманом речушка. Подход с севера был открытым. Ни кустика. Самусь ради предосторожности отвел группу чуть в сторону, выдвинулся на линию местечка и развернул бойцов в цепь. Двигались к окраине то перебежками, то ползком. Молча. В тишине.

Метров триста оставалось до первых домов, когда их заметили. Две зеленые ракеты вспороли темное небо, осветили кругом все мертвенно-бледным дрожащим светом: плетень с наклонившимся подсолнухом, соломенную крышу, выглядывающую из-под какого-то дерева. Руку Андреева облило зеленоватым светом, отчего она казалась неживой. Он даже отдернул ее, чтоб не видеть. Игонин лежал рядом и прошептал в ухо:

— Веселая ночка будет, Гришуха. Люблю повеселиться!

Гулко ударил пулемет. Григорий в первую минуту не сообразил, что это вдруг запикало над соловой: пи-ик, пи-ик, пи-уть, пи-уть. И похолодел — пули! Это ж пули свищут, смерть вот так свищет. Подними голову, и шальная поцелует в лоб. И все. Крышка.

Ракеты погасли. Справа скомандовал Самусь:

— Вперед! Перебежками!

Григорий чуточку приподнялся и оглянулся, чтобы посмотреть на Петра, а того уже рядом не было. Куда он исчез? Наверно, в тот момент, когда Григорий пригнул голову и зажмурился, слушая разудалый пересвист пуль. Петро подался вперед. Отчаянная голова! Метрах в десяти чернел плетень. Сухая истоптанная коровьими копытами земля притягивала к себе, как магнитом. От плетня тянул душный запах крапивы. До плетня можно добраться в два прыжка. Там кто-то уже есть. Ага, так это Петро.

Страшно отрываться от земли, вжаться бы в нее, перележать всю эту кутерьму. Земля уютная, хотя и сухая, теплая, ласковая, в обиду не даст.

Опять Самусь:

— Короткими перебежками!

Лейтенант неутомим, сейчас он, видимо, чувствует себя как рыба в воде. Сугубо гражданский человек — и поди-ка ты. Это не Синьков. Григорию перед самой атакой по секрету поведал Петро:

— Слышал, хлопнулся один фендрик. Наверно, котелок пустой был. Кто? Комроты первой.

А Самусь вертится возле бойцов, подбодряет, покрикивает:

— Вперед, орлы! Перебежками!

Бежать, конечно, надо. Андреев, сам удивляясь своей смелости, упруго вскочил и кинулся к плетню. Игонина здесь нет: уполз в огород. Позади кто-то тяжело сопел.

— Ты это, Семен?

— Я.

— Сопишь, как паровоз.

Тюрин перестал сопеть. Не отстает ни на шаг. А что? Вдвоем веселее. Бомбежки нет. Стреляют только. Фашист стреляет из-за укрытия, а сам трясется. Чует, что достанем его, не штыком, так гранатой. Конечно, боится!