Михаил Аношкин - Прорыв. Боевое задание

На прощание Лукин поцеловал Олю в горячие шершавые губы, поцеловал первый раз в жизни, у нее из глаз медленно выкатились светлые-светлые слезинки. Одна сползла к уху, застряла в прядке волос, а другая скатилась по щеке к сухим губам.

Оля положила на Юрину кудлатую голову слабую руку и прошептала:

— Приходи, Юрик... Я буду ждать... Ты мне очень нужен... Придешь?

Она повела рукой, приглашая наклонить голову, и поцеловала его в щеку. Юра помотал головой, обещая обязательно прийти, и боялся сказать хоть одно слово, потому что сразу бы заплакал. Плакать было нельзя — тут были Щуко, партизаны, старушка-врач. И Оле не обязательно видеть его слезы.

Лукин переживал минуту прощания заново. Двигался следом за Щуко, понурив голову. В начале колонны вышагивал сам Старик, положив руку на автомат. Шагал уверенно и сердито, чуть покачиваясь, а фуражка сбита на затылок.

Где-то за лесом тихо падало вниз солнце. В лесу стало сумеречно и прохладно.

Лукин зябко повел плечами и вспомнил, что оставил шинель у Оли.

Путь был тяжелый и опасный — предстояло перейти хорошо охраняемую железную дорогу и большак. Кругом сновали немцы. Они двигались на фронт и с фронта, днем и ночью, целыми войсковыми подразделениями. С ними лучше было не встречаться.

Лукин это представлял плохо, для него каждый шаг был открытием и откровением. Поход в Брянск в расчет брать не приходилось, ибо Лукин ничего тогда не видел, кроме смутно качающихся в темноте носилок, и думал только об Оле.

Сейчас же делал одно открытие за другим, отвлекся от гнетущих дум, словно бы опять вернулся на грешную» землю.

Услышал добродушный рокот невидимого «кукурузника» и удивился — откуда тихоход в тылу врага? Щуко объяснил, что прилетают они почти каждую ночь и не дают спать немцам. Сбрасывают на их головы небольшие бомбы да гранаты, и фрицы боятся их, как огня.

Где-то за лесом то и дело строчил пулемет, взлетали в темное небо ракеты, дробно взрывались и вспыхивали то малиновым, то зеленым, то желтым светом, потом гасли, и остатки их падали вниз светящимися каплями. Фашисты тешили себя фейерверками, думая запугать партизан: мол, вот, мы не спим и вас не боимся, только суньтесь. По таким иллюминациям хорошо ориентироваться.

И еще Лукин узнал, что патрульные на железной дороге иногда пиликают в губные гармошки даже по ночам, и это было тоже удивительно: сами себя открывали. Но Щуко сказал, что это не так-то просто, как кажется на первый взгляд. Есть и обратная, удобная для патрулей сторона. Пиликанье гармошки слышит другой патруль и знает, что с соседом все в порядке, беспокоиться нечего. В царское время часовые в тюрьмах между собой перекликались:

— Слуша-а-ай! Слуша-а-ай!

Немцы не кричат, а вот в губные гармошки пиликают — век другой.

Партизаны залегли на опушке леса и наблюдали за железной дорогой. Между нею и опушкой лежат в беспорядке поваленные деревья. Хорошо, если это просто завал, а то немецкие саперы начиняют их «сюрпризами». Ставят мины натяжного действия. Лукин такие видел. Сорвешь проволоку ногой, металлический стакан — мина, начиненный ядрышками, похожими на мелкие шарикоподшипники, взлетает на полтора-два метра вверх к взрывается. И нечего завидовать тому, кто окажется в зоне поражения.

— А то стукачи, — шептал Щуко Лукину на ухо. — Банок консервных навешают, пустых, и будь здоров — не кашляй. Место пристреляют. Ты, что телок, врежешься сослепу в проволоку, загремишь, на луне слышно станет. И сделают фашистские пулеметчики из тебя решето.

Лукин, думая, что Щуко хочет его запугать, возразил:

— Я все равно не испугаюсь.

— Молодец! — усмехнулся Щуко. — Первого вижу, кто хочет стать решетом.

На опушке партизаны лежали долго. Старик позвал к себе Щуко и о чем-то с ним шептался.

Лукин во все глаза смотрел на темную, еле различимую бровку дороги, за которой снова густела стена леса. Отчетливо слышал, как по полотну ходят патрули и разговаривают вполголоса. Справа в глубине ночи, неуемно и надоедливо пищала губная гармошка. Вдруг над тихим лесом гулко, но опасливо заревел паровозный гудок. На полотне вспыхнул яркий пучок фонаря и лег кружком на землю. В кружке отчетливо был виден кусок рельса и темный квадрат шпалы. Эхо гудка слабо отскочило от глухой стенки леса и погасло.

Лучик фонаря исчез. Шум приближающегося поезда нарастал, нарастало и волнение Лукина. Приближался не просто поезд, а поезд вражеский, торопился с фронта к Брянску. Лукин почувствовал каждой клеткой эту темную движущуюся громаду и лишь потом рассмотрел, как из трубы локомотива вылетает и остается позади шлейф дыма, густо пересыпанный искорками, словно бисером.