Олег Татарченков - Высоко над уровнем моря

…Все текло своим чередом, Вагон уже готовился к близкому дембелю, пока в госпитале не появилась наша непотопляемо — неубиваемая рота в почти полном составе. Вернее, в полном составе из тех, кто остался в живых.

В терапию и хирургическое отделение, где лежало большинство из наших ребят, старшина старался не заглядывать. Со мной же ему было необходимо договориться. Иначе — полная потеря авторитета, перспектива оказаться на уровне бесправных «духов» и, как следствие — обязательная выписка в часть. Где, это уж точно, Вагону оказали бы самый «теплый» прием.

В первый же вечер, спустя час после того, как я оказался в палате, ко мне подошел Гарагян и тихим голосом, честно (я это оценил) обрисовал ситуацию. Тогда мне было глубоко наплевать на Вагона и его проблемы: ему жить; и без этого муторно, а тут еще это выслушивать…

— Ладно, живи, — сказал тогда, — Только мне не мешай, и хотя бы здесь будь человеком.

Гарагян действительно притих в общении с больными. В качестве же благодарности он организовал мой перевод в самую светлую палату. Творог я стал получать более, чем регулярно. Быть может, это с точки зрения моралиста было беспринципно, но к этой категории я себя никогда не относил.

«Мой долговязый», как я уже привыкла называть Андрея Протасова из последней партии больных, потихоньку приходит в себя. Завтра можно будет прекратить внутривенные. Он уже вполне свободно передвигается по коридору. Правда, пока только в двух направлениях: в сторону туалета и обратно. Иногда ловлю на себе его удивленный взгляд, как будто мое пребывание здесь — факт сам по себе удивительный. Ну, если начал реагировать на женщин, значит, дело пошло на поправку…

Господи, сколько же во мне цинизма! Ловлю себя на мысли, что не заметила, как исчезла с лица Земли благовоспитанная и романтичная девочка Светочка Горбунова, Светок — Горбунок, как звали меня в училище, в отделении горбольницы там, дома. Родной город Владимир, дом, мама… Было ли это?

Все, больше не буду об этом. Иначе слезы начнут капать на бумагу. Буду о другом: оказывается, мой «длинный» и Гарагян служили в одной роте. И, похоже, Андрей что-то знает про нашего красавца — старшину. Что-то весьма неприятное. Это видно по тому, как крутится вокруг Протасова Ваган. Даже смотреть неприятно.

Протасов принимает все знаки внимания с безразличным видом и молчит. Почему?! Если Ваган — сволочь, о чем я давно догадывалась, то почему Андрей не раскроет этот секрет? Но, похоже, моему «длинному» на это просто наплевать.

Я бы так не смогла.

В последнее время старшина становится мне неприятен. Раздражает его болтовня. А болтает «Вагон» много, рассказывает, какие «крутые мужики» служили в его роте. Подразумевается, что он тоже из их числа.

«Вагон»…

И я начала называть его так, как зовет старшину все отделение. Больные его ненавидят — почему этого не видит Сергей, почему не отправит «Вагона» обратно в часть? Может потому, что ему этого не дано? Как говорит сам Сережа, «подсознательные чутье наиболее развито у представителей животного мира и женщин».

Может, я несправедлива к нашему старшине? Может, это все оттого, что я нее люблю красивых мужиков? Что-то в них есть самоуверенно — пакостное. Словно сам факт их замечательной внешности дает дополнительные права на женщину. Права даже не на любовь, а на самое хамское отношение к ней. Мол, таких, как мы, в природе гораздо меньше, чем красивых женщин, поэтому любите и цените нас, какими есть. И прощайте…»

Подарочек судьбы: оказывается, с гепатитом в госпитале лежат аж целых два месяца. Первый отпущен на лечение, а второй — на восстановление порушенной печени. Ведь ей нужна строгая диета, а в части тебя не будут кормить молочными кашками и пареными котлетами. Как-то не предусмотрел такую малость министр обороны Язов.

Валяюсь здесь уже третью неделю. Новый, — й, год благополучно проспал, поскольку попал в госпиталь перед самым праздником, и с учетом недавнего прошлого было как-то не до него. Сейчас уже оклемался, поэтому слово «валяюсь» больше всего подходит к моему нынешнему времяпровождению.

Кайф от протирания белоснежных простыней прошел. На смену ему пришло отупляющее ощущение безделья, когда время жизни делится на завтрак, ожидание обеда, обеда, его переваривание и ужин. Между этими этапами втиснулись просмотр телевизора и ленивая болтовня. Процедуры в расчет я не беру. Тем более, что сейчас они сократились до минимума и представляют собой лишь выдачу таблеток по утрам, большинство из которых я спускаю в унитаз.