Олег Татарченков - Высоко над уровнем моря

Я так устала, что даже пить не хочется. Но не лягу, пока не допишу. Дала себе обещание записывать ежедневно в эту тетрадь хотя бы несколько строк. Я и так особа слабовольная. Все… Засыпаю… Пора до кушетки…

Несмотря на свое общехреновое состояние, я не мог не вкусить блаженства, оказавшись на чистых госпитальных простынях. Готов поклясться, что они были даже накрахмалены. Бывает же такое…Уже вторые сутки я ловлю на них кайф. В промежутках между кайфами получаю через капельницу дозы глюкозы. А на завтрак, обед и ужин больным дают молочные продукты — даже творог! Творог! Успел забыть, что это такое.

К плодам цивилизации привыкаю постепенно. Очень долго психика переваривала факт, что из крана может течь вода в неограниченном количестве. Повернул кран — течет… Хочешь — холодная, хочешь — горячая. И будет течь бесконечно, и не нужно беспокоиться, что она закончится в каком — нибудь баке, не нужно качать ее ручным насосом, беспокоиться, что «духи» отравят или взорвут колодец, откуда водовозки берут живительную влагу и часть останется на сухом пайке в прямом смысле этого слова. Кайф!

Старожилы палаты уже привыкли к этому чуду. И даже поставили его на службу собственных нехитрых развлечений. Васька Адамчук, мой погодок из-под Гродно, заработавший гепатит на Саланге, обожает взять и открыть кран, когда какой — нибудь несчастный лежит под капельницей.

Звук журчащей струи одновременно с вливаемой в вены глюкозой срочно заставляют мочевой пузырь вспомнить о своей главной обязанности. Минут пять корчишься на койке, с тоской глядя на здоровенную банку у себя над головой — когда же она кончится?! — потом не дожидаешься и начинаешь орать удрным голосом:

— Сестра… Сестра. Сестра! Сестра!!!

К приходу медсестры остряки мгновенно закрывают кран и рассаживаются по койкам с самым невинным видом. Ты же, сгорая от стыда, объясняешь медичке причину своих воплей.

Если дежурит Маша, толстая крашеная блондинка лет двадцати пяти, то на твою голову вываливается сноп возмущений:

— Мужик, называется! Перетерпеть нее можешь! Какой же ты солдат… — и только после этого сестра вытаскивает из вены иглу.

С превеликим трудом выволакиваешься в коридор, ползешь по стене и сортир. В голове громоздятся нецензурные выражения в адрес этой представительницы военной медицины. Достается также соседям по палате, которых ты не можешь призвать к ответу по причине собственной слабости. Клянешься всем святым, что позже заставишь их пить воду ведрами, после чего завязывать брызгательный аппарат морским узлом.

Светлана не ворчит. Легким движением, совсем не причиняя боли, она освобождает тебя от капельницы. И, обдав свежим ветром накрахмаленного халата, насмешливо бросает виновникам его появления:

— Обормоты!

Щелкает первого попавшегося обормота по стриженому затылку. Тот на седьмом небе от счастья — выделили из общей массы!

Палата кряхтит завистливо и пытается втянуть Свету в разговор. Светка весело обещает пожаловаться «кэпу» — начальнику отделения капитану Беспалову. Все делают вид, что верят этому и дружно клянутьсяб «Это не мы! Это он сам чуть в трусы не напузырил!» При этом прекрасно знают, что прапорщик медицинской службы Светлана Горбунова не имеет привычки жаловаться на своих больных кому бы то ни было, за что бы то ни было.

— Доползешь? — интересуется у меня Светлана, пока я торопливо и расслабленно спускаю ноги на пол и шарю ими под койкой в поисках тапочек.

В ответ благодарно киваю головой. Даже в мыслях не могу представить, что она, такая легкая и красивая, станет поддерживать рукой обмякший мешок костей под названием «Андрей Протасов». Нет уж, лучше сам…

— Через пять минут назад зайду — обратно поставлю, — говорит Света. И — снова свежий ветер халата, который совсем не пахнет лекарствами, обдает меня на этот раз в направлении двери.

Палата восхищенными взглядами провожает медсестру до выхода и тотчас начинает судачить: сколько ей лет, насколько у нее серьезно с «кэпом» и что она — баба героическая, успела побывать «за речкой», в Афгане. Про меня, естественно, все забывают. Заработавший щелбан счастливчик сидит с блаженным видом, будто удостоился самой интимной милости.

Подозреваю, что вся эта суета с открытием крана делается не столько для того, чтобы помучить новенького (тем более, что новенький, окрепнув, может и репу начистить), сколько для внепланового посещения Светой нашей палаты.