Свен Хассель - Легион обреченных

Но, разумеется, всегда делали это недостаточно быстро. Всякий раз свистки звали нас обратно, и мы стояли, ловя ртом воздух, несколько слишком кратких секунд, пока на нас сыпались ругательства. Потом все заново. Наступать — наступать — наступать. Мы были перемазаны рыхлой, влажной землей; ноги дрожали, потом выступал пот, тек струйками по телу, жег и щипал кожу там, где были потертости от лямок и ремней. Пот пропитывал одежду, у многих на спинах гимнастерок выступали темные пятна. Мы едва могли видеть, потому что он ел нам глаза; лбы зудели и горели оттого, что утирали мы их грязными руками и грубыми рукавами гимнастерок. Если не двигались, пропитанная потом одежда становилась ледяной. На бедрах с внутренней стороны у меня образовались кровоточащие ссадины. Мы изгоняли с потом свой страх.

Изможденные, мы тупо осознали, что начало светать. Потом наступило время отрабатывать действия при ударе с воздуха.

Мы грузно побежали по скверной дороге. Каждый камень, каждая лужа, не говоря уж о треклятых глубоких выбоинах, ускользавших от наших испуганных глаз, означали, что нужно сосредоточиться на том, чтобы не оступиться, не споткнуться, не подвернуть ногу. Простое дело правильно работать ногами, бежать или идти — что обычно делаешь, не думая — превратилось в мучительное физическое и умственное напряжение. Ноги казались очень тяжелыми, сокрушительно тяжелыми. Но мы упорно бежали рысцой, несмотря на трудности, шатаясь, ступая на бегу в ногу. Наши обычно пепельные лица были красными как раки; глаза суровыми и широко раскрытыми, вены на лбу взбухли. Мы тяжело дышали; во рту у всех пересохло; при выдохе то и дело вылетали мелкие сгустки белой пены.

Раздался свисток. Мы ринулись к обочинам и без оглядки бросились в кюветы; не имело значения, что там — крапива, вода или более быстрый товарищ. Потом — неистовая гонка по приведению в боевое положение минометов и пулеметов. Сделать это требовалось в течение нескольких секунд, и было лучше ободрать пальцы или получить пинка в спину, чем промедлить.

Мы прошагали немало километров, и думаю, о дорогах я знаю все, что стоит знать: существуют грунтовые дороги, мощеные дороги, широкие, узкие, каменистые, грязные, бетонные, болотистые, заснеженные, холмистые, щебеночные, скользкие, пыльные. Ступни научили меня всему, что стоит знать о них, бездушных врагах и мучителях моих ног.

Дождь прекратился. Потом выглянуло солнце. Это означало жажду, тяжесть и боль в голове, пятнышки перед глазами. Разбухшие ступни и лодыжки в обжигающих сапогах. Мы тащились в каком-то странном трансе.

В полдень объявили привал. Наши мышцы были до того измучены, что оказалось больно даже прекратить ходьбу; у нескольких просто не было сил остановиться, они продолжали брести даже после команды, пока не уткнулись в находившихся впереди, и стояли, шатаясь, со свешенными головами, пока их не оттолкнули на место.

Мы находились на околице деревушки. Несколько мальчишек прибежали поглазеть на нас. Нам дали полчаса отдыха. Не переставая думать, что до казармы пятьдесят километров, мы повалились на землю, даже не ослабив ремней, рухнули и заснули, едва коснувшись земли.

И, казалось, в ту же секунду снова раздался свисток. Наши тридцать минут прошли, наш драгоценный отдых кончился. Следующие пятнадцать были адской мукой: закоченевшие мышцы и ступни противились; им не хотелось опять приходить в движение. Каждый шаг сопровождался отзывающейся в мозгу болью. Подошвы ощущали каждый гвоздь в сапогах, и мы шли, будто по битому стеклу.

Однако помощи ждать не приходилось — никакой грузовик не подберет тех, кто валялся в кювете. Нет, им, беднягам, устраивали особое обращение лейтенант и трое самых жестоких унтеров роты. Их гоняли и запугивали, пока они не сходили с ума и носились, как одержимые, теряли сознание или превращались в безвольных роботов, которые механически повиновались всем приказам; они выпрыгнули бы по команде из окна пятого этажа. Мы слышали, как унтеры орали и бранились, угрожая нескольким бедолагам виселицей за отказ от выполнения приказов, если они не будут выполнять их быстрее.

Поздно вечером, едва не валясь с ног, мы подошли к плацу.

— Строевым — МАРШ!

Мы собрались с духом в последнем усилии. Наши ноги взлетали в горизонтальное положение, ступни ударяли по брусчатке. Перед глазами у нас кружились искры; мы чувствовали, как лопаются водяные мозоли. Но должны были маршировать. Должны. Мы заставляли свои хромые ноги ударять по камню, по боли. Собрали последние запасы сил.