Свен Хассель - Легион обреченных

— Третья рота — СТРОИТЬСЯ! Черт побери, вы что, вонючки, еще не проснулись? И койки не заправлены? По-вашему, это дом престарелых? Ленивые твари!

Мы быстро спустились по лестнице, на ходу застегивая последние пуговицы, и через несколько секунд стояли двумя неровными шеренгами на плацу. Потом раздался крик:

— Третья рота — в комнаты — БЕГОМ!

Как только у них не лопалось ничего в голове, когда они так орали! Или, может, они что-то сделали с тем местом, где у нормальных людей находится здравый смысл. Замечали когда-нибудь, как они говорят? Говорить нормально они неспособны. Слова у них сливаются, пока не превратятся в лай, и последнее слово звучит, если только это возможно, щелчком хлыста. Чтобы они окончили фразу безударным слогом, никогда не услышишь. Речь у них по-военному рубленная, так что их не понять. И крик, вечный крик. Они просто бешеные, эти люди.

Будто поток, сносящий все на своем пути, мы, сто тридцать пять человек, ринулись вверх по лестнице, чтобы успеть переодеться, пока снова не раздался крик: «СТРОИТЬСЯ!».

После того как нас погоняли десяток раз вверх-вниз под аккомпанемент сумасшедших проклятий и ругани, мы снова стояли на плацу, потные, с безумными глазами, в полном походном порядке, готовыми идти на ночные учения.

Наш командир роты, однорукий гауптман Лопель, смотрел на нас с легкой улыбкой на губах. Он требовал от своих солдат железной, нечеловеческой дисциплины; однако мы считали, что только у него из всех наших мучителей есть нечто человеческое. По крайней мере он имел порядочность делать все, что заставлял делать нас, и не требовал того, на что сам не был способен. Когда возвращались с учений, гауптман бывал таким же грязным, как мы. Следовательно, ему была присуща справедливость, черта, к которой мы не привыкли; а привыкли мы к тому, что обладающий властью человек выбирал козла отпущения, беднягу, которого непрестанно донимал, пока тот не становился калекой, умирал от изнеможения или кончал самоубийством. У гауптмана Лопеля не было ни козлов отпущения, ни любимчиков — он принадлежал к тому редкому типу офицеров, который мог заставить своих людей пройти через ад, потому что сам вел их туда, и потому, что был справедливым. Не будь мужество и справедливость этого человека поставлены на службу Гитлеру, будь он офицером в почти любой другой армии, я бы восхищался им. Однако уважать его я уважал.

Командир быстро осмотрел обмундирование своей роты. Потом вышел вперед, и его резкий, властный голос раскатился над плацем:

— Третья рота смир-но! Равнение на середину! На пле-чо!

Три ритмичных хлопка прозвучали в ночи, когда сто тридцать пять человек взяли на плечо винтовки. Несколько секунд полной тишины — все офицеры, унтеры и рядовые застыли как каменные, глядя прямо перед собой из-под касок. Горе тому бедняге, который шевельнул бы хоть кончиком языка!

Голос гауптмана снова раскатился среди высоких тополей и серых казарменных зданий.

— Напра-во! Быстрым шагом — МАРШ!

Раздался громоподобный лязг, когда наши подкованные сапоги затопали, высекая искры, по брусчатке. Отбивая шаг, мы вышли с плаца на раскисшую от дождя дорогу, окаймленную высокими тополями. В штрафном полку всякие разговоры и пение были, естественно, запрещены; люди четвертого сорта не могут пользоваться привилегиями немецкого солдата. Не было у нас права и носить эмблемы с орлом или другие значки отличия; у нас была только узкая, белая ленточка (которой полагалось всегда быть белой!) внизу на правом рукаве, и на ней надпись черными буквами «SONDERABTEILUNG» [4] Особое подразделение (нем.). — Прим. пер. .

Раз нам требовалось быть лучшими на свете солдатами, все наши марши бывали форсированными, поэтому не прошло и пятнадцати минут, как от нас валил пар. Ноги начали гореть; мы дышали раскрытыми ртами; одним носом невозможно было втянуть достаточно воздуха. Винтовочные ремни и лямки рюкзаков препятствовали прохождению крови к рукам, пальцы белели, становились распухшими и слегка онемелыми. Но на эти пустяки мы уже не обращали внимания. Могли пройти форсированным маршем двадцать километров, не испытывая особого неудобства.

Потом начались учения: наступление расчлененным строем, короткими перебежками, поодиночке. С работающими, как кузнечные мехи, легкими мы продвигались по местности, бегом, ползком по мокрым, ледяным полям, окапывались торопливо, будто испуганные животные, короткими саперными лопатками.