Душан Калич - Вкус пепла

Из затянувшегося оцепенения его вывело мычание потревоженных коров и звук шагов: глухое, эхом отзывавшееся равномерное постукивание деревянных башмаков по бетонному полу. Дрожа как в лихорадке, он зажал руками уши, погрузил лицо в сено, однако постукивание деревяшек отдавалось в голове, и перед внутренним взором опять возникали лагерные картины: узкие, длинные, ослепительно белые коридоры блока, где проводил опыты Краус; колонны нагих тел, живые скелеты, обтянутые серой прозрачной кожей, ледяной блеск, застывший в глазах узников, от которого каменные беленые стены превращаются в глыбы льда… На босых ногах с отекшими и посиневшими ступнями — огромные деревянные башмаки. Топ-топ! Топ-топ! Топот идет словно из бездонной пропасти ада… Замыкает колонну он сам. Он узнал свое лицо, хотя и на этот раз, как всегда, когда с Брухнером и сопровождающими его эсэсовцами с овчарками отводил этих несчастных к доктору, — оно было известково-белым, с ничего не видящими глазами. В адском громыхании деревяшек он услышал выстрел бича Брухнера и его ор: «Los! Los! [5] Быстро! Быстро! (нем.). Безмозглые! Обратно вам уже не придется топать. Фреди, объясни им, какая карета их дожидается!…»

…Свет рефлектора и белые холеные руки доктора Людвига Крауса, согнутые в локтях и поднятые на уровень лица. И еще руки — с грубыми, мясистыми пальцами на кистях-лопатах — натягивают ему резиновые перчатки…

По другую сторону операционного стола из камня и бетона — обнаженный узник. Ослепленный светом рефлектора и белизной голых стен операционной, он тупо глядит в потолок, растерянный перед непостижимостью своей судьбы. Доктор Краус стоит к нему спиной. Он не любит смотреть в лицо пациенту перед тем, как того положат на стол. Гауптшарфюрер Шмидт стоит возле него и что-то шепчет. Похоже, поторапливает. Краус громко отвечает, почти кричит. Голос отдается в белой пустоте:

— Для меня это важнейший опыт, герр гауптшарфюрер! Я останусь в операционной, пока не кончу своего дела! Хайль Гитлер!

— Вы располагаете временем до полуночи. Ровно в полночь будьте в комендатуре. Хайль Гитлер! — предупреждает Шмидт и уходит.

Краус взглядом ищет его, своего ассистента.

— Унтершарфюрер Хольцман, дайте мне сведения о следующем пациенте!

Он открывает журнал в черном переплете и читает:

— Заключенный номер 92673, Фрэнк Адамовски, американец польского происхождения…

— Это свинство! Почему мою лабораторию заполняют этим славянским навозом? Я же сказал, что для данного опыта мне необходим широкий выбор.

— Привести следующего, герр доктор? — слышен ворчливый голос из сверкающей белизны.

Доктор Краус не отвечает. Он поднимает маску на лицо и приказывает:

— Кладите пациента на стол! Хольцман, приготовьте сыворотку Е-15!

— Яволь! Яволь, герр доктор! — отвечает он и уходит за эхом своего голоса, который теряется в стуке деревянных башмаков. А где-то там, в бесконечности белых коридоров, Брухнер размахивает длинным бичом и кричит ему:

— Фреди, покажи тому американцу карету, которая отвезет его в рай… В рай… В рай…

Он вздрагивает и почти подскакивает, словно вырываясь из кошмарного сна. Широко открытыми глазами смотрит вокруг и, все еще находясь в возбужденном состоянии, понимает, что заснул и весь этот кошмар видел во сне, как и того оставшегося в живых заключенного. Желая убедиться, что это действительно был лишь сон, он наклоняется над настилом и через большую щель смотрит в хлев. В ту же минуту сердце у него вновь леденеет. Наводящий ужас человек с огромными глазами, напоминающими глаза тех, кто проходил белыми коридорами, не был ни привидением, ни сном. Он стоял в дверях хлева с автоматом в руках. На ногах эсэсовские сапоги с короткими голенищами. Лагерная куртка подпоясана кожаным ремнем с большой металлической пряжкой, но без эсэсовской эмблемы. Она вырвана и забита. На куртке еще оставался лагерный номер.

Женщина подошла к корове, стала сбоку и, опустив ведро, повернулась к Саше. Страх, который она старалась заглушить в себе, почти не отражался у нее на лице. Она казалась скорее смущенной желанием этого странного иностранца проводить ее в хлев.

— Сейчас не время доить коров, если вы этого хотели, — сказала она без колебания, задерживая взгляд на его огромных, широко открытых глазах.

Саша шагнул к ней, однако свернул с бетонной дорожки и подошел к теленку, привязанному к яслям.

— Я знаю, когда доят коров, — сказал он, поглаживая теленка по влажной морде.