Душан Калич - Вкус пепла

Итак, снова случилось непредвиденное, отбросившее их в бездну неизвестности, вынудившее вернуться к загадке шифра. Однако хотя и прошло с полчаса, как они остановились, разговора никто не начинал. Не сделал этого даже Саша, и никто не упрекнул его, когда он минут десять назад направился в сторону крестьянского дома, одиноко стоявшего на поляне через дорогу. Он долго смотрел на этот дом, а затем, сказав Анджело, что слышит оттуда мычание коровы, встал и пошел.

Мигель сидел в траве и с отсутствующим видом смотрел на реку. Напряжение, сковывавшее его лицо, спало, а ноздри равномерно раздувались, он словно упивался ароматом воды и водорослей и нет-нет да и долетавшим запахом рыбы. Неподалеку Жильбер, заканчивая бриться, насвистывал какую-то французскую песенку. Зоран, совсем голый, вошел в реку по пояс. Он намылился и с остервенением тер свое исхудавшее волосатое, покрывшееся гусиной кожей тело. Ненад сидел возле грузовика, прислонившись к колесу, и сосредоточенно что-то писал в своей тетрадке.

…Это было удивительное чувство — ощутить запах домашнего хлеба, который Мигель принес нам из того дома при въезде в Сант-Георг. Хлеба, понятно, было немного, и Мигель должен был поделить его между нами, как просфору… Не знаю, стали бы мы что-нибудь есть, не будь этого хлеба. У всех словно что-то стояло поперек горла. Нам не хочется ни есть, ни говорить. После отъезда из Сант-Георга мы все как потерянные, словно нас в доме Краусов заколдовали. По пути к грузовику начали препираться, так мы поступили или не так. Больше других возмущались Саша и Зоран. Зоран даже упрекнул нас за чрезмерную жалостливость к старому Краусу и его сестре. Злился на Мигеля и Жильбера, а нам сказал: «Я не за то, чтобы старого калеку четвертовать, но все же нужно было ему рассказать, что его сын дьявол, а не лекарь. Я бы ему и. кости Милана показал, и свою шкуру показал, знай я, что он и его сестра не сыграют в ящик от этого…» Саша поддакивал ему и несколько раз повторил: «Они с нашими отцами и сестрами по-другому…» Никто им не отвечал, и оба они скоро замолчали.

На площадке у фонтана, где мы оставили грузовик под охраной Анджело и Фрэнка, которому все тяжелее становилось двигаться, мы застали только Анджело в окружении американских солдат, появившихся в городе, пока мы были у Краусов.

Анджело с полными слез глазами мимикой и жестикуляцией пытался объяснить нам, что случилось с Фрэнком, хотя, увидев американцев, мы и сами все поняли. Один из них, негр, сержант, сказал нам: «Ваш товарищ в очень плохом состоянии. Наши на санитарной машине отвезли его в Линц. Там у нас госпиталь». Мы ничего ему не сказали, но он нас понял. Понял — опечалились мы оттого, что не простились со своим товарищем. Он угостил нас сигаретами и шоколадом, и мы поехали. Не помню, поблагодарили ли мы этого доброго человека и попрощались ли с ним. Мы торопились уехать, торопились, хотя и не знали, куда нам спешить из Сант-Георга, откуда уезжали без всякой надежды напасть на след доктора Крауса… По дороге Зоран, Жильбер и я говорили только о Фрэнке. Утешали себя, ведь ему в самом деле необходима медицинская помощь. И укоряли себя за то, что раньше не отвезли его к своим. Мы говорили о нем, а молчали о том, что нас угнетало куда больше…

Сидим и чего-то ждем, а чего — не знаем. Саша уже давно ушел, а теперь пропал и Анджело. Наверное, пошел за ним. Они о чем-то договаривались. К их возвращению, я думаю, Зоран кончит купаться, и мы, собравшись вместе, сможем поговорить по-настоящему. Если будут молчать, начну я. Кто-то ведь должен… Мы должны примириться с мыслью, что по домам разъедемся такие, какие есть, с тем, что доктор Краус всадил в наши тела, с тем запасом жизни, какой он нам оставил… Единственно, на что мы можем надеяться, — наши врачи помогут нам, а если нет… Время покажет, что там написано на нашей коже…

Спрятавшись на сеновале в хлеву просторного двора одинокого крестьянского дома, Фреди Хольцман как будто впервые в жизни ощутил запахи, от которых с удивительной легкостью погружаешься в сон. А у него и душа и тело были утомлены от страха и блуждания по лесу, из которого он еле выбрался. Он бежал изо всех сил, спотыкался и падал, ноги отнимались, он пугался то теней столетних деревьев, простиравших над ним свои ветви, то шуршания в густом, ощетинившемся кустарнике; перед глазами маячили видения расстрелянных или повешенных дезертиров и тех несчастных из лагеря, о ком Мюллер рассказывал, что они, подобно вампирам, бродят повсюду и одному богу известно, какую они замышляют месть.