Олег Курылев - Суд над победителем

Сотириус еще долго обсасывал эту тему, а Шеллен, развалившись на стуле и полуприкрыв глаза, удовлетворенно кивал головой в знак согласия. Он готов был слушать этот монолог хоть до вечера. Кончилось тем, что вконец раздосадованный Мартин прямо из конторы дозвонился до порта, с кем-то там переговорил, после чего был составлен протокол «опознания», заверенный подписью Сотириуса, трех свидетелей и проштампованный печатью пароходной компании «Сканцикас». На всякий случай Сотириус снял на гектографе несколько копий. Мидовский чиновник извинился за недоразумение, поинтересовался, не нужна ли его личная помощь в связи с потерей документов — на что Алекс только махнул рукой, — и удалился вместе с обоими, ничего так и не понявшими, полицейскими.

Сидевший за столом Шеллен уронил голову на руки.

— Сотириус, есть здесь недорогой кабак, где можно купить бочку виски или, на худой конец, цистерну шведской водки? — спросил он, не поднимая головы.

— Зачем виски? Зачем ресторан? У меня дома найдется и «Хеннесси», и «Метакса», и анисовая водка. Ты пил узо?

Через час, закупив продуктов, они сидели в просторном номере отеля, кстати, как раз того самого «Эксельсиора», что на Рювигсгатан, и пили упомянутую узо, разбавляя ее водой, от чего она становилась молочно-белой. Не слишком вдаваясь в подробности, Алекс рассказал Сканцикасу свою подлинную историю, совершенно обойдя стороной Хемниц и встречу с братом.

— Так ты просидел здесь целых полгода? — удивился грек. — Но зачем?

— Ну, во-первых, никто из нас не знал, что это затянется так надолго. Во-вторых, я не мог оставить своего друга, с которым рос на одной улице и который не знал, что все его родственники погибли. И потом, мне платили шестьдесят крон в месяц, и при этом ничего не требовалось делать. У меня ведь, в отличии от некоторых, нет папаши с судовой компанией, да и сразу после окончания войны я, как немец, предвидел неминуемое увольнение из армии. Что?… Компания перешла к твоему старшему брату? Тем более, потому что у меня и брата-то никогда не было. Спрашивается: куда податься? А тут — грейся на солнышке, смотри как коровки щиплют травку, изучай шведский — одним словом, отдыхай. Разве плохо? А домой я писал… Ну а потом, когда отпуск слишком затянулся, доказать что-либо стало очень непросто. Наши эскадрильи расформированы, все, кого знал, поразъехались, даже маршал Харрис, я слышал, подал в отставку. Кто поверит, кого призвать в свидетели? А если не поверят и оставят в лагере, как на тебя станут смотреть остальные? Еще и подушкой придушат, как иуду. А-а!… Вот то-то. Давай-ка наливай, да расскажи теперь о себе. Сбил ты все-таки своего пятого? Я так и не понял.

Сотириус откупорил бутылку «Метаксы» и поведал товарищу грустную историю о преследовавших его неудачах в последние месяцы войны.

— Начиная с октября, мне все время в чем-нибудь не везло, Алекс. То вместо самолета подсунут трясущуюся свинорылоподобную обезьяну, на которой не то что сбивать джери, просто летать противно. — Он явно захмелел. — Один раз я чуть не убился при посадке. Думал, спишут эту хрень к чертовой бабушке, а они ее отрихтовали и снова мне, мол, нате, пожалуйста, доламывайте дальше. Потом меня два раза подбили: первый раз — на обезьяне, так что мне было совсем и не жалко, а второй — на другом, но там, когда джери был у меня на кресте, заклинило пушку. Эти английские пушки!… От злости я готов был идти на таран, но меня подстрелили раньше. Хорошо, что оба раза попал к своим. А они, гады, знали, что я охочусь за пятым, что он нужен мне позарез, пока война не кончилась, так нарочно посылали только на штурмовку или вспомогательное сопровождение. А когда я снова неудачно сел и погнул стойку на мягком грунте, мне намекнули, что от меня убытков больше, чем от немцев, и что мне пора на преподавательскую работу. — Сотириус икнул. — Помнишь Кейна? Ну как же! Его тоже отправили на преподавательскую работу. Это еще в сороковом. А накануне он увидел, как чехи из «Лафайета» крутят бочки на «Хоках». Так вот, вечером ему устроили торжественные проводы всей эскадрильей с танцами и девочками, а утром дали самый старый «Харрикейн», который только нашли — все равно ведь лететь в Англию, в глубокий тыл, где этот хлам можно и выбросить. Помнишь, такой… с двухлопастным винтом постоянного шага… Ну да, ну да… Вот… хлопнули бутылочку шампанского, помахали ручкой, и он, полетав над аэродромом, решил на прощание сделать эту чертову бочку. Это на «Харри» с двумя веслами вместо лопастей! Ну и сделал — на наших глазах точнехонько в холм. Прямиком в зубы к Сатане вместе со всеми своими шестнадцатью победами. — Сотириус снова икнул и потянулся за бутылкой. — А сразу после войны я сам подал рапорт. Шансов остаться у меня не было, да и что такое истребитель, когда некого истреблять. Что?… Какая конфронтация? Ты о русских, что ли?… Нет уж, увольте, это без меня. Я — православный…