Олег Курылев - Руна смерти

Когда Антон пришел в себя, первое, что он ощутил, была прохлада, повеявшая в его лицо. Он стоял, ухватившись за холодные прутья высокой металлической решетки, и ничего не понимал. С ним явно что-то произошло. Не то обморок, не то двинули по голове. В ушах шумела кровь, а сердце, казалось, стучит прямо в черепе, вытеснив собой мозг. Всё тело не только снаружи, но и изнутри кололи миллионы иголок. Колени дрожали от нахлынувшей слабости, желудок производил конвульсивные движения. «Сейчас меня вырвет», — подумал Антон, стараясь крепче держаться за прутья,

Однако через минуту он почувствовал наступающее облегчение. Дрожь в коленях и шум в голове стихали. Успокоился и желудок. Расплывчатое изображение решетки и находящихся за ней деревьев постепенно фокусировалось, становясь все более резким. Антон несколько раз глубоко вздохнул, покрутил головой, проверяя подвижность шеи и целостность позвонков, и обернулся.

То, что он увидел, сначала не особенно его удивило. Какая-то улица уходила вдаль. Вдоль решетки в обе стороны шла другая. Первое, что он отметил, была брусчатая мостовая проезжей части. Тротуары асфальтовые, а вот проезжая часть выложена из плотно пригнанного камня. Не из того цементного камня замысловатых форм, что сейчас вошел в моду на площадях, в скверах и парках, а из натурального, как на Красной площади. «Ладно, разберемся», — подумал Антон, решив сначала окончательно прийти в себя, а потом восстановить в памяти события последних минут до этого чертового обморока. Он еще раз глубоко вздохнул, ощупал голову и вдруг ощутил, что ему холодно.

На Антоне были черные джинсы с ремнем, рубашка в темную клетку и летние туфли из желтой кожи в мелкую дырочку. «Может, меня долбанули по башке и раздели?» — подумал он. Но голова вроде цела, часы, хоть и не бог весть какие, но всё же на руке. Да и очки… Он снял с носа очки в тонкой металлической оправе — в полном порядке. Из нагрудного кармана рубашки слегка высовывался микрокалькулятор, под которым позвякивали монеты. Тут же находилась гелевая ручка и месячный проездной билет на троллейбус. В заднем кармане штанов лежала небольшая стопка сложенных вдвое купюр и какая-то замусоленная бумажка не то с телефоном, не то с адресом. Потрогав передние карманы джинсов, он констатировал наличие в одном из них полупустой пачки сигарет, а в другом зажигалки. «Вроде всё на месте», — удовлетворенно подытожил Антон. Он потер коченеющие руки и еще раз огляделся.

За простирающейся в обе стороны от него решеткой находился большой и, очевидно, старый парк. Между высоких деревьев виднелись аккуратные дорожки аллей, а дальше располагалось какое-то длинное здание. Антон сошел с тротуара на мостовую и отошел на несколько шагов. Над кронами деревьев видна была только часть красно-бурой крыши с многочисленными слуховыми окнами. Но, повернув голову чуть левее, Антон увидел высокую башню с часами, вероятно находившуюся в центре этого огромного здания. Прищурившись, он разглядел на часах положение стрелок — что-то около пяти минут восьмого. Вот только утра или вечера? Он сверился со своими часами. На них цифры и стрелки показывали ровно двенадцать часов дня.

«Всё-таки где я?»

Это была первая по-настоящему тревожная мысль.

Школьный учитель немецкого языка Антон Дворжак, тридцати шести лет от роду, проживал в Иркутске от рождения и до настоящего времени. Изредка он бывал в других городах России, но никогда не выезжал за рубеж. Однако, глядя сейчас на башню с часами и пирамидальным шатром, по четырем углам которого располагались еще четыре небольшие декоративные башенки со своими маленькими шатрами, рассматривая сложную кирпичную кладку стен, он явственно осознавал, что не только в его родном городе, но и во всей России нет и никогда не было такого сооружения. И хотя, кроме Москвы и тогда еще Ленинграда, он бывал лишь в десятке других русских городов, но всю жизнь, глядя по вечерам телевизор, он никогда не видел ничего подобного. Такой домище наверняка был бы ему известен, тем более что Антон, особенно в юности, всерьез увлекался архитектурой. Он знал назубок центральные районы Москвы и Петербурга, где провел в общей сложности за все свои приезды чуть более полугода. Он тонко чувствовал разницу между готикой французской и немецкой, ранней, отягощенной чертами тяжеловесной романской архитектуры и отточенной до совершенства поздней, отличал английский готический собор от континентального. Теперь он понемногу приходил к выводу, что либо временно сошел с ума, либо потерял значительный кусок памяти. И вывод этот он сделал на основании одного неопровержимого факта — в данный момент он не в России!