Олег Курылев - Руна смерти

Через пару поворотов они подъехали к длинным грудам битого кирпича, из которых торчали остатки стен. Вероятно, всё это еще недавно было двумя или тремя домами, аналогичными тем, что стояли поблизости и пока оставались целыми. На руинах копошились люди в невзрачной серой одежде без ремней. На тротуаре рядом стояли другие — в ремнях и с оружием. Несколько рабочих вытаскивали что-то или кого-то из-под обломков. Проезд был расчищен, но мотоцикл остановился. Оба полицейских сошли с него и, приблизившись к стоящим на тротуаре, закурили. На Антона никто не обращал внимания.

Он огляделся. В домах напротив разрушенного участка улицы, вероятно, недавно были выбиты все стекла. Кое-где их уже вставили, набрав из небольших прямоугольных кусков. В других местах стекло заменяла фанера или картон. Один из домов выгорел изнутри и зиял пустыми провалами. На его стене большими белыми буквами было написано по-немецки: «Могут дрогнуть стены наших городов, но не дрогнут наши сердца!»

Этот завал и эта надпись, едкий запах гари, от которого скоро начало першить в горле и заслезились глаза, и что-то еще, пока неуловимое, но реальное и грозное, лишили Антона всяких остатков надежды на возможность розыгрыша. Он обреченно и окончательно констатировал факт своего нахождения в данный момент в городе времен Второй мировой войны, занятом немцами. Чей это был город, он пока не знал. Какой период войны…

Хотя стоп! Насчет периода войны можно уже и поразмыслить. Значит, так, Такие надписи, что справа на стене, появились никак не раньше сорок второго года, когда немцев начали основательно утюжить англо-американцы. Не писали же это на оккупированных территориях в чужих городах. Значит, это Германия! А поскольку листья падают с деревьев только осенью, то, стало быть, сейчас осень сорок второго, сорок третьего или сорок четвертого года.

Теперь надо искать дополнительную примету, по которой станет возможным уточнить год. Антон стал приглядываться к двум офицерам, остановившимся возле развалин. Когда они повернулись и пошли мимо него дальше, он увидел, как на красной ленточке в петлице одного из них блеснул золотой кружок. Черт возьми, вот и примета! Это была почетная пристежка к ленте Железного креста второго класса. Но ее ввели в начале 1944 года, кажется первого января. Сначала для армии, потом для флота и позже всех для люфтваффе. Значит, сейчас осень 1944 года! Похоже, всё верно.

Подивившись своей способности еще что-то соображать, Антон машинально подсчитал, что его отбросило назад во времени почти на шесть десятилетий и что до его рождения оставалось около двадцати двух лет. Тут он обнаружил в своей правой руке незажженную сигарету и решил, что, пока есть возможность, надо ее побыстрее выкурить. Он сунул сигарету в рот, изогнувшись, вытащил свободной рукой из кармана джинсов зажигалку и задымил. Через несколько минут вернулись полицейские и они поехали дальше.

Впрочем, уже через два квартала мотоцикл свернул в какой-то проезд и въехал в небольшой, замкнутый со всех сторон, двор. В стене слева от проезда была большая двустворчатая входная дверь с какой-то вывеской сбоку и изображением орла со свастикой в когтях над ней. Возле двери на низком широком крыльце в две ступени стоял солдат с карабином. Антона отстегнули от коляски и повели в здание.

В комнате, куда они пришли вдвоем с майстером, находилось два письменных стола, несколько стульев, шкаф и вешалка для одежды типа торшер. На стене над одним из столов висел портрет Гитлера, сидящего на каком-то парапете на фоне гор. «Наверное, в Бергхофе», — подумал Антон. Полицейский, расстегнув ремень, снял шинель, повесил ее на вешалку, а свой кивер спрятал в шкаф. Антон при всем желании ничего такого сделать бы не смог, поскольку ни верхней одежды, ни головного убора на нем не было. Майстер поставил на середину комнаты стул, похлопал по его спинке, предлагая Антону садиться, и размашистым шагом подошел к одному из столов.

— Итак, по порядку, — сказал он, усаживаясь и доставая из ящика стола несколько листов бумаги, — кто, откуда и зачем?

— Я Антон Дворжак, — сказал Антон, решив, что обойдется без отчества.

— Чех, поляк?

— Нет, русский.

Унтер достал из кармана ручку, отвинтил колпачок и потряс ее над полом, как трясут градусник, чтобы сбросить ртутный столбик.

— Где документы? — удаляя с пера невидимые волоски, продолжал спрашивать полицейский.

— Видите ли… — начал было Антон, но в это время в кабинет вошел другой полицейский с погонами вахтмайстера на плечах и в таком же зеленом с голубизной мундире с темно-коричневыми обшлагами и воротником. — Видите ли, я сам не знаю, как здесь оказался.