Олег Курылев - Победителей не судят

— Скажите прямо, святой отец — это убийство? — спросил кто-то весьма раздраженным тоном.

Борроуз пришел в некоторое замешательство, но все же ответил:

— Если командование, отдающее приказы, не знает реальной картины, то это ошибка, если же знает — преступление.

Снова поднялся шум.

— Послушайте, джентльмены, — слово взял поднявшийся Макс Гловер, — а вам не кажется, что, находясь в плену, на вражеской территории, нам не приличествует разводить диспуты на подобные темы? Святой отец, и вам не следует отвечать на вопросы, несвойственные военнослужащему. Я, как и многие, у кого в груди человеческое сердце, а не чугунная болванка, сожалею о гибели мирных жителей, но давайте не будем строить из себя святош. Мы все здесь нуждаемся в пасторском слове и менее всего в разного рода разборках. — Гловер покрутил головой, выискивая кого-то среди присутствующих. — Среди нас, святой отец, находится один человек, которому больнее всего смотреть на все, что происходит сейчас с Германией. Я говорю об уроженце города Дрездена флаинг офицере Алексе Шеллене, за несколько лет до войны эмигрировавшего из захваченной Гитлером страны в Англию. Я прошу вас, святой отец, прочтите для него проповедь в утешение, чтобы поддержать этого молодого парня, честно выполнявшего свой воинский долг. Всем, кому это не интересно, предлагаю тихо удалиться.

Наступила полная тишина.

— Да-да, вы очень хорошо сказали, и я готов, — молодой капеллан, казалось, сам воспрял духом, — только скажите, пожалуйста, какого вероисповедания этот офицер?

Алексу пришлось встать. Ему было неловко, но одобрительный гул голосов поддержал предложение Гловера.

— Мне стыдно сказать, святой отец, но я неверующий, — честно признался он.

Колина Борроуза это признание нисколько не смутило. Он привык встречать неверующих и даже атеистов за годы этой войны, находясь на которой, видел свою роль не в миссионерстве, а в соучастии. Повинуясь велению возвещать Евангелие всем людям, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, он хорошо понимал, что вера есть личный акт — свободный ответ человека на инициативу открывающего Себя Бога. Он понимающе улыбнулся:

— Тогда давайте просто поговорим, как люди, которых волнует и печалит судьба вашей родины. На мой взгляд, ничто так не утешает и не дарует надежду человеку в годину суровых испытаний, как воспоминание о подобном, уже бывшем в истории его народа, который, несмотря ни на что, все перенес, выжил, залечил свои раны и устремился в будущее.

Я предлагаю перенестись ровно на триста лет назад, сюда же, в Центральную Европу. Итак, представьте себе 1645 год, двадцать восьмой год Тридцатилетней войны. В разрозненной тогда Германии выросло уже два поколения людей, не знавших мира. Ее города опустели. Они опустели настолько, что в некоторых не оставалось ни одного жителя. Сотни средних и тысячи мелких селений исчезли совсем, и можно было сутками ехать по некогда густонаселенным районам, не встретив ни единого человека — лишь обглоданные животными скелеты попадались по обочинам дорог. По опустевшим улицам городов первое время бродили отощавшие крысы, потом не стало и их. Только стаи волков забредали сюда из разросшихся лесов и уходили ни с чем. Возделанные угодья покрылись непроходимыми зарослями. И, тем не менее, по пыльным дорогам Баварии, Саксонии, Померании, по королевствам и княжествам Священной Римской империи продолжали бродить призраки полков и даже армий. Одни из них считались войсками Протестантской унии (хотя вряд ли помнили об изначальной своей миссии), другие — частью имперской армии, выступившей на стороне Католической лиги. Иногда они натыкались друг на друга и устраивали сражения, более походившие на драку за фураж и продовольствие. Но зачастую это были лишь банды грабителей под развевающимися лохмотьями знамен. Они грабили и безжалостно убивали крестьян — тех, что еще попадались им на пути. Крестьяне же, одичав и большей частью превратившись в полудиких лесных жителей, в свою очередь, подкарауливали и с неимоверной жестокостью умерщвляли отставших солдат, даже не пытаясь разобраться, кто они: протестанты, наемники императора или иноземцы. Германия, земли которой в довершение ко всему атаковали с юга французы, а с севера шведы, стояла на грани полного вымирания. Люди ели кору, лягушек, полевых мышей, а бывало, что и друг друга. В Рейнском Пфальце, этом «Цветущем саду Германии», по мнению некоторых историков, осталось два процента от довоенной численности населения.