Милош Крно - Лавина

Грнчиар сморщил лоб. Он отодвинул в сторону Ондро Сохора, посмотрел на Янко и сказал ворчливым тоном:

— Раз уж вы пришли, так скажите нам: на кой черт нас здесь столько? Только валяемся кверху пузом. Какой прок, — разошелся он, — что я здесь торчу, если гардисты в это время забирают у наших зерно! Их на Ораве что собак нерезаных.

— Правильно, — поддержал его другой партизан, в мундире словацкого солдата, — здесь мы только мхом обрастаем.

Задумался и Ондро Сохор. Махнув перед собой большой, крепкой рукой, он сказал:

— Конечно, Янко, надо бы нам объединиться с теми, что в казармах по всей Словакии, и объявить войну.

На языке у Янко уже вертелось то, что ему сказал вчера командир отряда Светлов, который встречался с товарищем из Москвы, сброшенным в Словакию с парашютом. Главный партизанский штаб в Киеве дал ясный приказ: «Действовать по-партизански!» Но, спохватившись, что это пока военная тайна, Янко лишь растерянно улыбнулся.

— Ни к чему мы здесь, — прервал ход его мыслей Грнчиар.

— Поймите, ребята, — начал Янко, — мы взорвали немецкий транспорт, притащили из казармы боеприпасы, прошли подготовку. Неужели вы не понимаете значения этого?

Грнчиар долго смотрел на ладонь, ухмыляясь, тер ее пальцами другой руки.

— Ну ладно, — наконец проговорил он, — но разве то, что мы делаем, это война?

— Потерпите немного, мы в штабе тоже не спим, — ответил Янко. — Будет веселее. — Он взглянул на пруд: над гладью воды высоко подпрыгнула форель, блеснула серебряным брюшком и снова плюхнулась в воду. Чтобы сменить тему разговора, спросил: — Ну а рыбу ловите? Нет? Неужели Имро так уж хорошо вас кормит, что нет необходимости в добавке? — засмеялся Янко. — Запеченная на костре форелька — вещь неплохая…

— Конечно, — просиял Грнчиар, — а вчера вечером я видел кабана, молодого еще, поросенка… Но, — он бросил презрительный взгляд на Пятку, — этот тип мне говорит, что, дескать, нельзя, что нет у меня охотничьего билета.

Янко покачал головой, а потом прищурил левый глаз:

— Ну а почему бы тебе не получить охотничий билет? Право охотиться принадлежит здесь фабриканту.

Грнчиар прервал его:

— Знаю, но это ведь не немец, он из Погорелой…

— Так что же? — громко засмеялся Янко. — Ведь фабриканты помогают немцам, — начал объяснять он серьезным тоном, — шкуру сдирают с людей. Я его знаю, работал там. Нет, ребята, можете стрелять спокойно.

Он медленно повернулся к пруду, поднял плоский камешек и бросил его в воду.

— Раз, два, три, четыре, — считал Грнчиар, пока камешек, подпрыгивая, скользил над водной гладью.

Янко задумался. На миг его целиком поглотила красота окружающей природы. Горы, ели, заходящее солнце, зеленоватая вода, белая цементная запруда. В сдерживаемой до поры до времени силе воды он увидел аналогию с этими ребятами.

— Послушайте, — сказал он, — Ондро наверняка еще помнит то время, когда здесь не было пруда…

Сохор не совсем понял, к чему клонит Янко, но, как бы отгадав его мысли, подтвердил:

— Как же не помнить, просто беда была! Вода, бывало, портила всю дорогу, размывала склоны, даже коров нельзя было выгнать на пастбище в долину…

— Ну вот, — прервал его Янко с огоньком в глазах, — а теперь, как только сплавят лес, лесник спускает пруд. Но до тех пор, пока запруда удерживает воду, надо чтобы ее было как можно больше. Ну а мы? — развел руками он. — Мы собрались в горах все вместе, а если бы захотели действовать поодиночке, то проку было бы мало. Нужен умный лесник, который знает, когда спустить воду, который скажет нам: начинайте!

Партизаны завороженно смотрели на Янко. Грнчиар улыбался. В воцарившейся тишине Янко продолжал:

— Ну, а кто этот лесник? У кого больше всего опыта? Это коммунисты и парашютисты из Советского Союза, которые пришли сюда, чтобы помочь нам. — Он провел ладонью по заросшим щекам и добавил, снизив голос: — Ну а теперь я кратко обрисую вам положение на фронтах…

Он достал из кармана сложенный лист бумаги, развернул и торопливо прочитал. Это была листовка Центрального Комитета партии о последних событиях на фронтах.

— Не бойтесь, дружочек, не сегодня-завтра придут немцы, и будет порядок.

Так сказал вечером декан отчаявшемуся Ондрейке, и эти слова звучали в ушах комиссара села, даже когда он ложился в постель. Они придавали ему сил и порождали надежду. Он забыл о партизанах, которые дерзко расхаживают по селу, забыл краснокожее лицо веснушчатого Беньо, который грозил повесить его на первой же вербе, а со спины у него вырезать кусок кожи на ремень для остальных коллаборационистов. Забыл он и об одноглазом Газухе, строго приказавшем ему заходить в сельское управление и не удаляться ни на шаг от Погорелой, если жизнь ему дорога. Забыл он и о докторе Главаче, который в последний раз не ответил на его приветствие, хотя он поздоровался с ним словами «мое почтение», а не «на страж», как когда-то. Ондрейка думал только об одном — как в Погорелую придут немцы и как он будет им советовать: этого арестуйте, этого расстреляйте, этого помилуйте.