Милош Крно - Лавина

Как раз в это время доктор выпрямился и вытер платком пот с лица.

— Пусть его отнесут в школу, — сказал он Пучиковой, — или нет, лучше к нам, в ординаторскую, — распорядился он, а потом тяжело, осторожно слез с грузовика.

— Фу, жара! — вздохнул он, а увидев Сохора, быстро подал ему руку и взволнованно сказал: — Видите, только началось, а уже надо лечить. Эх, лучше было бы еще немного подождать, пока фронт подойдет ближе…

— Чего там ждать! — оборвал его Сохор и мучительно закашлялся. — Если начали дело, надо и закончить, — добавил он, повышая голос.

Неожиданность восстания поразила доктора. Как член революционного национального комитета, он, конечно, знал, что готовится что-то, но не понимал до конца смысла всего этого. Восстание он считал преждевременным, поэтому и отказался выступить с речью, оправдываясь тем, что немного охрип.

Он был похож сейчас на ребенка, который видел, как из амбара валил дым, и который изумленно закричал только тогда, когда из-под крыши вырвалось пламя.

Около сельского управления собрались люди. На трибуне появились Газуха, Пудляк, Пашко, Беньо и старый Приесол. Газуха заявил, что Погорелая освобождена и власть в селе переходит к революционному национальному комитету, к которому граждане должны относиться с доверием.

Кто-то потянул доктора за рукав, и он оглянулся. Позади него стоял Эрвин Захар. Он подал доктору руку и фамильярно прошептал на ухо:

— Не напоминает ли это вам провозглашение словацкого государства, осуществленное в свое время Ондрейкой?

Доктор его одернул:

— Что за сравнение? Конечно, сделано это несколько преждевременно, но вообще-то все, включая и красный флаг, правильно.

Тем временем на трибуну поднялся Янко Приесол. За последний месяц он трижды выступал перед молодежью, и сейчас молодые снова воодушевленно аплодировали ему.

— Тоже мне герой! — ухмыльнулся Эрвин, но врач сжал его руку.

— Молчи, молчи, Эрвин, — шепнул он ему на ухо.

Газуха сделал рукой знак, чтобы люди утихли, а потом объявил:

— Теперь вам скажет кое-что Янко Приесол, наш дорогой земляк, прибывший из России, оттуда, откуда к нам идет свобода.

Толпа снова зааплодировала. Кривой Виталиш закричал:

— Ура-а!

Люди, как эхо, повторили его возглас. Янко Приесол подтянул ремень на мундире, вышел вперед и начал речь:

— Граждане! Я хочу вам лишь сказать, что партизаны, сыновья крестьян и рабочих, к которым примкнули многие солдаты, освободили Врутки, Мартин, Микулаш, Ружомберок, Зволен, Банску-Бистрицу, а также другие города и села. Восстание против немецких поработителей и их тисовских прислужников началось и продолжает расширяться…

С шумом подъехал грузовик. Эрвин оглянулся и увидел, как из него высадились человек двадцать, сопровождаемые вооруженными партизанами.

— Это привезли гардистов из города! — закричал кто-то.

— Наверное, их расстреляют, — добавил другой голос.

Эрвин узнал среди арестованных своего коллегу по университету, активного члена «Глинковской молодежи» Ренту, который недавно предлагал ему поехать в Братиславу.

«Идиот, — подумал Эрвин, — доигрался».

Потом он протолкался поближе к трибуне, чтобы лучше слышать своего товарища детства.

— Пока не все кончено, — воодушевленно говорил Янко. — Немцы еще захотят отомстить. Но мы будем сражаться за свободу, будем заодно с партизанами. Мы не одиноки. Вместе с нами сражаются и советские партизаны. Не забывайте, что нам на помощь идет Красная Армия. И еще об одном не забывайте, когда смотрите на это красное знамя: под этим знаменем еще перед войной боролись за хлеб рабочие и крестьяне Погорелой.

Всадник остановил коня перед коттеджем доктора Главача.

Черное, усеянное звездами небо освещала луна, высоко над горами гулко жужжали моторы самолетов. Из долины дул свежий ветерок, принося на улицы Погорелой аромат лесов и полей.

И конь, и всадник смотрели в ночное небо. Конь нервно грыз удила, втягивая воздух. Его расширившиеся ноздри дрожали. Встряхнув темной гривой, он принялся рыть копытом пыльную дорогу.

Всадник соскочил с коня, привязал поводья к железной калитке, провел ладонями по длинным черным волосам, подтянул пояс на военном мундире без петлиц, с повязкой на рукаве, и позвонил.

Дверь долго не открывали. Всадник прислонился к столбу, достал из кармана трубку и, не зажигая, взял ее в рот. Наконец на веранде появились две мужские фигуры. К окну подошел высокий худой офицер, и всадник услышал его взволнованный голос: