Ютака Ёкота - Субмарины-самоубийцы

Все это позволило мне вглядеться в себя самого. Внешне я старался вести себя так же, как и мои товарищи, выглядеть собранным и беззаботным, но внутренне я был весь напряжен и считал дни, оставшиеся до нашего выхода в море. Мне было интересно знать, что именно чувствуют пятеро моих товарищей. В самом ли деле Маэда уже отрешился от всех мыслей о жизни? Часто ли Какидзаки обращается мысленно к своей семье? А Фурукава, которого с начала войны дважды отмечали наградами за храбрость? Можно было догадаться, что у него есть любимая. Стремится ли он к ней? И что творится с Ямагути? Может ли он отбросить все мысли о том, что он хотел бы оставить в прошлом? Как могут он и все остальные быть столь невозмутимыми в эти последние оставшиеся нам дни и часы?

Однажды вечером я попытался получить ответ на некоторые из этих вопросов у Фурукавы. Мы были одни в нашей комнате, только что вернувшись из бани. Мы, четверо старшин одной группы, жили все вместе.

— Фурукава, — спросил я его, — ты уже написал свое прощальное письмо?

Японские солдаты и матросы, которым предстояло идти в сражение с врагом, перед лицом возможной смерти часто писали прощальные письма тем, кого они любили, делясь с ними сокровищами своей души в свои последние часы на земле. В отличие от людей Запада в таких письмах они отнюдь не всегда завещали что-то своим близким. Такие письма куда больше были похожи на прощание, составленное в надежде на то, что оно будет жить намного дольше, чем его автор. Многие подобные письма воспеты в японских песнях и литературе.

— Почему ты спрашиваешь меня об этом? — улыбаясь, спросил Фурукава.

— Ну… без какой-нибудь определенной цели, — опешил я. — Просто потому, что вы это уже однажды сделали.

— Все эти письма просто ерунда! — воскликнул Фурукава. — Я не буду писать никакого письма. Да, однажды я написал его, перед нашим прошлым выходом. Но когда И-56 не смогла сблизиться с врагом и нам пришлось вернуться, я его перечитал. Оно оказалось таким напыщенным и самоуверенным, что я краснел, читая его. Поэтому я его разорвал и выбросил. Люди, подобные нам, не должны писать никаких памятных записок о себе. Если бы мы были по-настоящему крупными личностями и множество людей жаждали бы знать, о чем мы думали в свои последние часы, то это было бы другое дело. Но когда человек сам по себе отнюдь не великая личность, то с его стороны будет просто глупостью стараться изобразить нечто великое. Прошлым вечером, например, ко мне пришел один из наших механиков. Он попросил меня написать для него какую-нибудь фразу на лоскуте белой материи. Он сказал, что хочет сохранить ее на память. Я твердил ему снова и снова, что мне нечего сказать, но он настаивал. Ну, я и изобразил ему то, что я сказал — иероглиф «му» — «ничего», — большими широкими мазками! — Он рассмеялся, вспомнив этот инцидент и обескураженное лицо того механика.

Я тоже посмеялся и согласился с ним, что это была хорошая шутка.

— Но, — возразил я, — снова становясь серьезным, — не думаешь ли ты, что мы должны написать что-нибудь нашим родным?

— Это отнюдь не обязательно, — ответил мне Фурукава. — Моя семья все про меня знает. Я служу на флоте.

Они знают, что я думаю и какие чувства испытываю. Все, что мне нужно, — чтобы кто-нибудь сказал им, что я умер как моряк, мужественно и в бою. Когда я пошел на флот, я сказал своим родным, что если мне предстоит умереть, то я встречу смерть с достоинством и мужественно. Так что они знают про это. Теперь такой момент настал, вот и все. Нет никакой необходимости марать бумагу. Да и не стоит трудиться ради этого.

В это время в комнате присутствовал старшина Ямагути. Слушая наш разговор, он только улыбался и кивал, соглашаясь с каждым словом Фурукавы. «Со да! — словно бы говорил он. — Все так и есть!» После заключительных слов Фурукавы разговор перешел на другие вещи, но я про себе продолжал думать о том, какими чудесными людьми были эти двое. Боевое задание было для них всем, все же остальное, как и написал Фурукава, — ничем.

Но мысль о прощальном письме родным все же теплилась во мне. После того как мои товарищи уснули, я сел в постели, раздумывая. Наконец я снял с полки свой портфель, достал из него блокнот и снова сел на свою койку, примостив портфель на вытянутых ногах. Я все же решил письменно попрощаться со своими родными, что бы об этом ни думали другие.

«Мои дорогие отец, брат и сестры!

Пожалуйста, простите меня за то, что я не сделал этого, когда был в Токио, но теперь я хочу попрощаться с вами. Я должен сказать вам правду: уже несколько месяцев я не учусь на летчика. Вместо этого меня обучают вождению нового оружия, управляемой торпеды, которую я должен буду в одиночку повести на врага. Мы уже очень скоро должны уйти на боевое задание. Именно поэтому мне и предоставили отпуск, чтобы я мог повидать всех вас. Я горжусь, что был выбран для такой миссии. Что сталось бы с возлюбленной Богом нашей страной, Японией, с ее трехтысячелетней историей, если бы мы отказались принести в жертву нашу жизнь во имя империи?