Игорь Неверли - Парень из Сальских степей. Повесть

Лишь под утро я добрался до постели, ошеломленный, переполненный счастьем. Я пытался подытожить, собрать воедино все, что узнал и пережил в этом доме. Но в голове была путаница. Я знал только то, что живу здесь всего восемь месяцев и уже три месяца учусь в средней школе. Я переросток - мне шестнадцать лет. На будущий год надо пройти два класса, и тогда, через два года, я пойду в институт.

Я стану врачом, знаменитым ученым, объявлю безжалостную войну смерти. Где бы она ни появилась - призрак ее померкнет предо мною…

В энциклопедии обо мне напишут:

«Владимир Лукич Дергачев - это такой же ученый, как Павлов, Менделеев, Пастер. Он родился в захудалой станице, в Сальских степях. Детство его было мрачным. Непонятый окружающей средой, он боролся за право учиться. Однажды отец ударил его по лицу. Самолюбивый мальчик не вынес этого оскорбления и бежал из дома».

Действительно ли всегда все шло так гладко? Без тревог и неудач?

разумеется, нет. Но до чего же не хочется именно здесь, сейчас воссоздавать мрачные картины человеческой подлости, вспоминать собственные ошибки и неудачи.

Когда день угнетает и калечит, ночь несет успокоение. Память воскрешает былую радость, минувшая жизнь возвращается, как длинная излучающая свет волна. Тебе ведь тоже, наверное, часто снится молодая зелень, детство, утро над водой, чья-то ласка, любимая улыбка? Ну вот, видишь… Наверное, существует какой-то закон психического равновесия, иначе здесь, в Майданеке, нельзя было бы выдержать и двух недель. Люди сошли бы с ума и, бросившись на электрическую проволоку, покончили бы с жизнью.

Прими же, товарищ, мой рассказ таким, каким он встает в воображении узника: картины не всегда гладкие, но более светлые, чем в жизни. Ищи рядом с ними тень, досказывай про себя, но не прерывай. Дай воспоминаниям плыть свободно…

Да ты дымишь, как Дымил-Ваныч! Я еще не говорил о нем? Это рассказ и о Леньке… Дай огня. Курить можно спокойно. Миллер не придет. Они все сегодня пьют в канцелярии, предчувствуя конец, глушат водкой страх.

Я упомянул о Леньке.

Как-то я уже говорил о нем: славный парень, веселый вор. Крал по нужде, скитался без нужды, от тоски по полноте жизни. Нынче здесь, завтра там, лишь бы сегодня не было то, что было вчера и так, как было вчера… Чертовски милый, он всюду вызывал симпатию. Благожелательность принималась им как должное. За услугу он платил услугой. Но стоило кому-нибудь наступить ему на мозоль, как он мстил обидчику холодно и расчетливо - до полного удовлетворения.

Во время нашей «Одессеи» - знаешь, там, в Одессе, - Ленька проявил необыкновенную изобретательность и находчивость. Его ценили за хорошую выдумку и великую солидарность. Это он в разгар драки с одесситами пырнул ножом того верзилу, что хотел кистенем размозжить Гришке голову.

Но только в тюрьме мы узнали, что у Леньки золотые руки.

Так сказал Кондрапуло. А Кондрапуло был высочайшим авторитетом и легендой среди взломщиков.

За двадцать пять лет своей уголовной карьеры он объехал весь мир. На его чемодане пестрели штемпели Чикаго и Бостона, Мадрида и Берлина. Старые воры дрожали перед этим маленьким, волосатым, обезьяноподобным греком. Они говорили, что он вскроет любую кассу, перехитрит любую полицию и всегда сбежит.

Правда, на этот раз он не сбежал. Умер в тюрьме. Но перед смертью открыл Леньку.

Как-то скуки ради сыграл он с Ленькой в шашки, потом в домино и, наконец, в американскую игру «ищи клад».

Играл Кондрапуло с Ленькой целый день и все больше входил в азарт. Отдышался он только к вечеру.

- У тебя, парень, золотые руки. До сих пор я знал только одну пару таких рук - вот эти, видишь? - И он протянул Леньке свои руки, поросшие густыми черными волосами, руки с длинными нервными пальцами виртуоза. - И голова смышленая. Беру тебя в ученики. По крайней мере умру не без преемников, не погибнет мое искусство. Ты будешь великим механиком!

Но механиком Ленька стал у другого мастера.

Через год я встретил его на улице в Ростове в самом плачевном состоянии и привел в наш дом. Он наверняка недолго пробыл бы у нас, если бы не инженер Дымил-Ваныч.

Звали его, собственно говоря, Буров, Димитрий Иванович. Но это имя давно было забыто, осталось только сокращенное: Дымил-Ваныч.

Дымил он, действительно, как паровоз. Сначала в мастерской появлялись клубы дыма, потом трубка с огромным чубуком, наконец въезжал сам заведующий. Я говорю «въезжал», так как Дымил-Ваныч не ходил. Парализованный после контузии, полученной в гражданскую войну, он ездил в коляске собственной конструкции с ручным приводом, руки у него были здоровые - сильные красные лапищи, легко и ловко управлявшие любым механизмом.