Леонид Острецов - Кому бесславие, кому бессмертие

— Но он не воспользовался?

— Нет. Тензоров подготовил машину и предложил генералу переодеться и проникнуть на аэродром, чтобы лететь в Испанию, или, как другой вариант, через американскую зону добраться до границы и воспользоваться окном.

— И что же генерал?

— Назвал все это маскарадом и остался ждать сведений обо всех частях РОА. На следующий день он приказал всем расходиться, а сам в сопровождении одного лишь Антонова отправился в зону к американцам.

— И что же дальше? — в нетерпении спросил Антон. Громов помолчал и пожал плечами:

— Точно не знаю. Но слышал, что американцы передали его красноармейцам… — и добавил, покачав головой: — Как глупо… И какого черта все мы ввязались в это?

— Во время первой нашей встречи вы говорили по-другому, — заметил Антон.

— А… — отмахнулся тот.

Поезд сбавил ход и вошел в тоннель. В темноте Антон поднялся с места и молча, не прощаясь, вышел в тамбур.

Когда свет вновь брызнул в окна, он зашел к себе в купе. Антон почувствовал себя усталым и опустошенным. Поезд то разгонялся, то сбавлял ход на крутых горных поворотах, то останавливался на каких-то маленьких полустанках.

На одном из них толпилось множество народу — женщин, мужчин и детей в простой неопрятной одежде. Когда поезд остановился, Антон разглядел иссохшие изможденные лица, на которых светились оттенки сдержанной радости. Неожиданно он увидел офицеров в советской военной форме с погонами, нескольких мужчин в штатском, в плащах и шляпах и солдат в форме НКВД с пистолетами на боках. Вид офицеров поверг его в трепет. Он понял, что это была толпа его соотечественников — бывших военнопленных-остовцев, которые до недавнего времени работали на территории павшей Германской империи. Непонятно было, каким образом они оказались в Швейцарии, но ясно было одно — все они ехали домой. Советские офицеры сопровождали их, и это не очень походило на депортацию. Многие улыбались и оживленно разговаривали.

Антону сильно и невероятно сильно захотелось быть с ними. В эту минуту неожиданно для себя он почувствовал то же, что чувствовали они. Их радость — радость победы мгновенно перешла к нему, и слезы неожиданно выступили у него на глазах.

Антону захотелось сойти с поезда. Ему, может быть, впервые по-настоящему захотелось домой, в Москву. В этот миг он ясно осознал, что именно там и был его настоящий дом и что в Германии у него не было дома. Здесь все было чужое, временное, иллюзорное, как и их всеобщие надежды на победу РОА и свободу России. Антон вдруг ясно осознал, что России никогда не нужна была РОА и привнесенная на ее штыках свобода. Россия упорно стремилась к другой свободе и достигла ее ценою огромных невосполнимых потерь. И как же будет там теперь хорошо! Отныне после этой страшной войны жизнь пойдет совсем, совсем по-другому! Теперь наверняка все изменится: не будет доносов и арестов; в людях поселятся благодушие, доброта, всеобщее сострадание… И исчезнет страх! Все это принесет Победа! А иначе и быть не может!

Поезд дернулся и медленно тронулся дальше. Еще минута-другая, и он разовьет скорость. Желание успеть выскочить на перрон уже переполняло Антона. Оставалось лишь сделать одно движение к выходу, один шаг и, пока проводник не захлопнул дверь вагона, слиться с толпой соотечественников. И он совсем не боялся офицеров в форме НКВД. Антон напрягся в решимости к поступку… но не сделал его, так же как тогда, в немецком лагере, когда шеренга вышедших из строя военнопленных подхватила его и повлекла за собой к бесславному концу Русской Освободительной Армии.

Поезд уже плыл на фоне невысоких домов с черепичными крышами, торчащими над ними каминными трубами и темно-зелеными соснами.

В этот момент Антону по-настоящему, как показалось ему, захотелось застрелиться. Ведь это совсем просто: одно движение указательного пальца — и моментальный конец. Но пистолета не было. Он подумал было выброситься из окна, но на такую многосложную процедуру с сомнительным смертельным исходом духа не хватило.

Антон в отчаянии упал на кровать. Лежал долго в прострации, а потом уснул. Ему снился Андрей Андреевич Власов и молодая французская журналистка, которая когда-то приезжала брать у него интервью во Вторую Ударную армию.

Еще он видел себя самого среди огромной людской толпы, которая теснила его со всех сторон и влекла куда-то, куда он очень не хотел идти. Одновременно он наблюдал этот бескрайний людской океан сверху и видел себя посреди него маленькой темной точкой, хрупким человечком, миниатюрным винтиком, подчиняющимся воле непостижимого стихийно-организованного механизма. Он долго смотрел на себя, пока маленькая черная точка — Антон Горин — полностью не растворилась в этом сером бурлящем месиве.