Сигизмунд Дичбалис - Зигзаги судьбы

Нарукавный знак РОА

Хотя тех солдат и можно было понять — ведь им, шедшим со своим автоматом, наверное, от Сталинграда до Праги, внушили, что мы враги, изменники и продажные шкуры, с которыми считаться нельзя.

Вот тот сержант, занятый своим делом в разведке, и прихлопнул «врагов Родины». Понять его можно, но попадаться ему под руку нельзя! Надо идти на запад! И тут мне вдруг вспомнился другой эпизод. Второй день в Праге. Все ещё идёт перестрелка. Из окна дома, где мы переночевали, я вижу, как через мост проезжает телега с телами наших убитых, прикрытых плащ-палаткой, за телегой идёт группа пленных немцев. Все держат руки над головой. Внезапно с обочины выскакивает чех в гражданском и хватает шедшего с его стороны пленного, указывая ему снять с пальца понравившееся кольцо. Немец делает все усилия, но кольцо не снимается. Чех вынимает из штанины тяжёлый нож, что-то вроде нашей финки, и полурубит, полурежет немцу палец, стаскивает кольцо, а обрубок бросает ему в лицо. Хорошо помню, как ужаснувшись происшедшим, я успокоил себя мыслью, что, мол, в семье не без урода, чехи все же хорошие люди. Как я ошибался! Следующие дни показали что и у чехов, как и у людей других национальностей, много мерзавцев и садистов.

Поднявшись часа через два, я вышел к открытой поляне. На другой стороне у леса блестела вода в запруде, окруженной высоким камышом. Очень хотелось пить и, осмотревшись по сторонам, я перешел поляну и начал утолять жажду.

Поднявшись, я чуть ли не получил разрыв сердца — из камыша на меня смотрели в упор примерно десять винтовочных стволов, и за каждым торчала морда чешского партизана с красной повязкой на рукаве. А может, это друзья — подумалось мне, и я, стараясь улыбаться, выдавил что-то вроде: «Наздар, наздар», объясняя им, что я русский. Это, может быть, спасло мне жизнь, но не предотвратило грубое обращение их вожака, обыскавшего меня, забравшего мой пистолет, что я хранил за поясом, мой кошелёк, в котором были несколько военных немецких марок, и фигурку Божьей Матери, спасшую меня от снарядного взрыва.

Повертев фигурку перед своим носом, он отдал её мне, пробормотав что-то вроде: «Католикен?», и меня повели, как арестованного.

Мы шли около часа, дойдя до местечка с железной дорогой. Там, на вокзале, меня допросил хорошо говоривший по-русски чех, сказав мне, что я предал Красную Армию и что буду возвращён ей сегодня же вечером.

Меня выпустили на платформу. Не веря моим глазам, я увидел сидевшего у стены Станислава, которого я ранее потерял. Он, держа палец на губах, давал мне сигнал не опознавать его, а просто сесть рядом. Закурив, он предложил мне докурить и объяснил, что он променял у чехов зимнюю форму Люфтваффе, выброшенную немцами и подобранную им на дороге на гражданские брюки, рубашку и потертую на локтях куртку. В то время как он переодевался в кустах, те же самые чехи позвали откуда-то партизан, арестовавших его. Его также привели сюда на вокзал, обозвав предателем, и оставили на платформе в ожидании отправки.

Надо было что-то предпринимать. Я горячился, но Станислав, старше в летах и хладнокровнее, советовал прикинуться дурачками и ждать подходящего момента. Такой момент подвернулся нам в полуденные часы. Мимо платформы стал проходить состав. Шёл он не очень быстро, и мы оба, только взглянув друг на друга, без слов, вскочили на подножку и на площадку поезда. Через несколько минут, показавшихся нам часами, когда состав проходил вблизи леса, мы соскочили с поезда и понеслись что было мочи в лес. Добежав до него и скрывшись за деревьями, мы отдышались и зашагали прочь от железнодорожного полотна.

Так шли мы до темноты. Переночевав под деревьями, холодные и голодные, мы обсудили наш предстоящий путь. Надо идти в горы и по хребту, вдали от плохих глаз, передвигаться в сторону Баварии. Но как быть с провиантом? У нас не было ничего из еды. Мы решили или выпросить чего-нибудь на хуторах, или украсть ночью под прикрытием темноты.

Легко сказать, а сделать труднее! Отдельные хозяйства, которые можно было видеть в долинах, или кишели людьми и собаками, или были так далеко от подножья гор, по которым мы шли, что нам не хотелось рисковать. Но настал день, когда нам стало уже невмоготу. Выбор был один — или спуститься вниз и достать еду, или умереть от слабости, замерзнув в этих горах, ещё покрытых снегом.