Иван Меньшиков - Полуночное солнце

— А что стало с Васькой Харьягом? Говорят, что он обморозил ноги русской учительнице, это правда?

— Правда, — утвердительно качает головой старик, садясь к самому выходу из чума, чтобы лучше видеть солнце и тундру. — Правда, — повторяет он. — Его судили и увезли куда-то, а Степанида осталась горевать.

— Что ж ей горевать-то? — возражает Нябинэ. — Она рада этому, только обидно, что Тэнэко женился на другой и Тэбко женился на другой.

— Бедная Стеша, — говорит Нярвей, — мне ее очень жаль.

И она вспоминает свою подружку. Стеша очень любила председателя колхоза Тэнэко. Она тосковала о нем дни и ночи, она даже вышила ему тобоки в подарок, но они оказались малы. Она взяла их перешить, чтобы сделать впору Тэнэко, но в Красном городе встретила Тэбко. Тэбко уже был знаменитым человеком. Его статьи печатались в каждом номере газеты «Красный тундровик»), и он считался большим журналистом.

Стеша встречалась с Тэбко. Он очень нравился ей, и она никак не находила времени, чтобы сделать тобоки по ноге Тэнэко. Осенью все выяснилось. Тэбко любил другую девушку, и Стеша вернулась в родное стойбище. Она пришла в правление колхоза и положила на маленький стол перед Тэнэко расшитые семью сукнами тобоки.

«Теперь они по ноге тебе, Тэнэко», — сказала она, и на глазах ее показались слезы.

Тэнэко посмотрел на тобоки и, не меряя их, сказал:

«Теперь они слишком велики для меня. Немного раньше они были бы мне как раз».

И ему было очень тяжело. У нею была теперь хорошая жена, но Стешу он сильно любил. Очень сильно.

И Стеша от гордости вышла замуж за старого шамана Ваську Харьяга. Она стала второй женой человека с кривой душой, ибо Харьяг по-русски означает «извилистая река».

Она старалась забыть о Тэнэко, но это было невозможно. И лишь после того как мужа арестовали за контрреволюцию, она стала приезжать в колхозные стойбища, однако по-прежнему избегая Тэнэко…

— Бедная девочка, — сказала Нярвей, — ей, наверное, очень тяжело сейчас…

— Он убьет ее, — сказал Окатетто, — Люди говорят, что он бежал из тюрьмы. Если это правда, то он обязательно убьет ее, — добавил он убежденно. — Ведь на суде она столько рассказала про Ваську Харьяга, что все испугались. Никто ведь не думал, что он такой хитрый и страшный человек.

— А она далеко отсюда?

— За три оленьих передышки как не доедешь? Доедешь, — ответил старик.

Нярвей задумалась.

— Дай мне упряжку, — сказала она. — У меня хорошие мысли есть, — улыбнулась она своему решению. — Вечером пусть соберутся все люди, и ты увидишь, какой хороший у тебя сын. Все будут завидовать твоему счастью.

Старик недоверчиво покачал головой.

— Нет, — сказал он, — я ведь не глупый, я знаю, что говорю.

И, поднявшись, он снял тынзей с передков нарт. Через полчаса Нярвей покинула стойбище.

— Всем хорошая девка, — сказал про нее старик. — Только работа глупая у нее, как и у нашего Тэлико.

— А может, и не глупая, — возразила Нябинэ. — Они, ученые люди, знают, что делают.

— Молчи, — сказал Окатетто и, взяв топор, пошел к озеру приготовить хворосту для костра.

Медлительное солнце, утром рожденное в море, теперь опускалось в озеро на западе. От блеска его лучей озеро искрилось и принимало цвет солнца. Марево, бледно-желтое, как цветочная пыльца, качалось на горизонте, и от этого солнце казалось бо́льшим, чем обычно. Кончиками лучей оно окрашивало легкие облака рубиновым и палевым цветом, более ярким у краев и густым посредине.

Нарубив вязанку, старик сел на хворост и, понюхивая табак, посмотрел на солнце. Он решил дождаться заката. С недавних пор он полюбил одиночество и тихую грусть наступающей старости. Положив на колени узловатые руки с пальцами, до того скрюченными работой, что они уже едва разгибались, он часами сидел у своего чума и смотрел на тундру. И много странных мыслей приходило в это время. Длинной цепью холмов, речек и озер расстилалась перед ним его жизнь. И многое ему теперь было понятно, многое: и смешная самоуверенность юности, и ненужные огорчения молодости, и наивные мечты о каком-то большом счастье, которое он напрасно искал всю свою жизнь.

Особенно большие надежды он возлагал на Тэлико. Ему казалось, что сын достанет для него это счастье, о котором поется так много сказок, но сын вышел неудачником.

Старик сидит на вязанке хвороста, и глаза его залиты привычной грустью одиночества и старости. Широкие руки его лежат на острых коленях — могучие руки со вздутыми синими венами, в которых уже недолго будет биться дряхлеющая кровь.