Иван Меньшиков - Полуночное солнце

«Тяте от кормильца-сына Васи», — написал он на обороте карточки и вложил ее в конверт.

День угасал медленно, и, хотя глаза девушки были закрыты, она ощущала это и знала, что солнце давно уже плывет далеко за башкирскими степями, за курганами и аулами.

И притихшую листву тополей, и ленивое мычание коров, возвращающихся с пастбища, — все это ощущала Оленка сквозь полуоткрытое окно.

Она могла бы поднять веки и увидеть все своими глазами, но веки не хотелось поднимать. Не хотелось видеть ни мокрых и пахучих листьев тополя, ни лесов, покрытых сизой дымкой, ни угасания дня, ибо все это так дорого было сейчас Оленке, напоминая о родном селе под Киевом.

Оленка вовсе не покорилась неизбежности: она верила, что вернется на родимую сторонушку, которая манила ее сквозь всю суровость и неулыбчивость непривычной зимы, с волками, буранами, снегами в этих высоких и гулких горах.

Она вернется домой и поплачет над потерянными, расстрелянными, изувеченными подружками, а потом вместе со всеми будет строить новую жизнь.

Оленка представила себе, как все это получится, и жаворонок высокими нотами, картавый, как родничок, запел в ее душе утешающую песенку.

Девушка стала слушать внимательно и самозабвенно. Бледно-синие руки ее были вытянуты поверх одеяла и зябко подрагивали. Одутловатое лицо с болезненным румянцем на щеках было сосредоточенно, словно больная напрягала слух, чтобы не потерять песенку.

Когда жаворонок смолк и со щек Оленки сошел румянец, она открыла глаза и посмотрела в окно. По веточке липы, в белом цветении, полз шмель, деловито обнюхивая каждую тычинку. Задетые створкой лепестки, кружась, падали на подоконник, и то ли от запаха лесов, то ли от сумерек, мягких и теплых, в душу Оленки пролилась легкая печаль.

Она протянула руку и отвела створку, чтобы та не ранила веточку. Шмель, поджав лапки и притаившись, приготовился было лететь, но потом раздумал и продолжал свою работу.

Оленка перевела взгляд на косяк и посмотрела на картину, где был нарисован караван верблюдов, мерно плывущих по желтой пустыне в оранжевую мглу.

Куда идет этот караван? Только звенят колокольцы на шеях верблюдов и стоит каторжная тоска над унылыми барханами. Куда идут верблюды? В Индию? В Китай? Что они везут на себе? Восточные пряности и ковры, китайский чай или снадобья тибетской медицины? Только видно одно — извечная тоска гонит их сквозь желтые пустыни, от оазиса к оазису.

Не такая ли тоска гнала Оленку по горящей, стонущей, окровавленной Украине?

Милая, родимая сторонка! Высохла теперь мать от горя, и сидит у порога опухший от голода отец и слезящимися глазами смотрит на восток.

«Там, на востоке, всходит солнце, — говорил он маленькой Оленке. — Подрастешь — сама это узнаешь».

И она подросла. Оленка вспоминает; как она окончила школу, потом работала в колхозе. Она любила своих подруг, любила свою работу, веселый отдых, песни в сумерках. Вот Оленка и звеньевая. Свекла прославила ее на всю страну, и ее посылали на выставку и дали за это Большую золотую медаль.

А потом началась война, и она не успела вовремя вернуться с курсов из Харькова, и немцы вошли в родное село и оторвали от нее подруг, мать, отца — все, что она любила больше всего на свете.

Она все время думала о родине. И зимой, прислушиваясь к буранам, мечтала и здесь, в горах, вырастить замечательную свеклу. Забывая о себе, она день и ночь проводила в весенней башкирской степи. Она вспахивала землю, сажала семена свеклы; не разгибая спины, мотыжила ее, и ей казалось порой, что она в своем родном селе, что никогда не покидала его. Оленка выдерживала трудную борьбу: выпадали заморозки, уничтожая всходы, жгло солнце, залуделая земля мешала жизни ее питомцев, полз долгоносик, и какие-то незнакомые черви лезли на поля сахарной свеклы.

Упорно, стиснув зубы, Оленка воевала с непогодой, с недоверием подружек, с землей, с собственной тоской и, когда совсем было трудно, думала о матери, о залитой кровью Украине. И лишь болезнь свалила ее с ног.

Ее помощница, русская девушка Анка, песенница и хохотунья, теперь пропадала в поле по целым неделям. Иногда Анка приходила со всем звеном проведать ее, девушки пели песни, но в их разговорах не было ни слова о свекле.

— Замучила она нас, проклятая! — говорила, смеясь, Анка. — Но рано или поздно мы добьемся, чтоб она покорилась!

И переводила разговор на другое: жалела Оленку. А хорошо было бы прийти сейчас к девчатам, есть вместе с ними уху и слушать бесконечные сказки поварихи Секлетеи, а потом заснуть прямо под звездами.