Иван Меньшиков - Полуночное солнце

И теперь вот она сидит против него и, сурово всматриваясь в Халиманко слезящимися глазами, скручивает нитку из оленьей жилы и шьет ему белую рубаху для последнего пути…

Она шьет медленно, точно обдумывая каждую стежку, смачивая жильную нитку слюной, чтобы шов был крепким, и все время смотрит на мужа.

Халиманко впервые за всю жизнь боится ее взгляда. Он лежит с закрытыми глазами. Тощая бороденка торчит над его запрокинутой головой. Падает снег на его веки и медленно тает. Дует ветер от моря, и свист его в лозняке по-осеннему тосклив и безутешен.

И тогда, чтобы утешить себя, Халиманко вспоминает сказку:

«Летела с лебеденком в страну солнца лебедка, и теплый ветер поднимал крылья птиц. Но на берегу большой реки стоял охотник. Он поднял лук и натянул тетиву. Свистнула, подобно змейке, голубая стрела с медным наконечником, и упал лебеденок, пронзенный в сердце, на каменистый берег реки с подмятыми крыльями.

С криком закружилась над сыном мать. Она сделала три круга, и не успел охотник поднять раненую птицу, как розовой звездой она рухнула с высоты и разбилась рядом с лебеденком…»

Но Халиманко вспомнил, что нет у него сына, и сказка не утешила его.

Юношей в горах Пай-Хоя он видел беркута. Еле волоча отяжелевшие крылья, беркут подковылял к краю пропасти и, минуту помедлив, сорвался вниз, на кроваво-оранжевые скалы. Тундровые крысы, вспугнутые его предсмертным криком, подбежали к его разбитому телу и, радостно попискивая, окружили его, поджав хвосты и шевеля длинными седыми усами.

Неужели и его, Халиманко, смерти ждут вот такие же крысы?

Холодок омерзения передергивает его тело, и он открывает глаза.

Сэрня шьет саван. Она не торопится. Она видит открытые глаза Халиманко, и впалые губы ее становятся жесткими, тесно стиснутыми.

— Крыса… — с ненавистью выдыхает Халиманко. — Ты крыса…

Женщина медленно шьет, не отводя взгляда от лица Халиманко. Она медленно шьет.

— Помнишь, — говорит она, — я не хотела выходить за тебя замуж, потому что ты был богат? Но ты опоил моего отца, и я стала твоей женой. Ты полгода не бил меня. Потом ты стал бить меня… Ты бил меня тынзеем, рукояткой ножа, таскал за волосы и под конец взял другую жену… Помнишь, — говорит женщина, — как ты бил меня по животу, когда я увидела хорошего человека, пожалевшего меня? Я думала — пришла новая власть, она сделает тебя бедным, и ты будешь от этого лучше. Но ты не стал лучше. Ты убил Егорку Лаптандера и отравил колхозные тропы. Только все это тебе сходило с рук. Но даже во сне ты все время думаешь о мести. Где твой пензер? Ведь ты бы мог позвать тадебциев, и колхозы бы погибли. Но ты не зовешь тадебциев. Ты уже не веришь в их силу.

— Крыса… — шепчет Халиманко, и в уголках его губ появляется мутная пена исступления.

Женщина вздрагивает.

— Зачем ругаться? Позовем тадебциев, и они убьют меня. Ты черный шаман. Сильный шаман. Позови их.

И, резко вскочив с места, женщина подбегает к сундукам и вытаскивает из самого большого бубен тадибея — пензер в виде детского гробика и лагуребц — колотушку из лапы зайца. Вновь опустившись на другую сторону костра, женщина кладет пензер к себе на колени и тихо проводит по нему пальцами. Пензер не гудит. Женщина сушит его перед костром, и тонкий далекий гул наполняет чум.

Закрыв глаза, женщина бьет колотушкой по туго натянутой коже и, опустив голову, шепчет над своими коленями заклинание черного шамана.

Она говорит:

— Помнишь, как ты вызывал смерть для всех, кто не хотел батрачить у тебя? Ты помнишь это? «Господин отец червей, госпожа мать червей, бабушка ящерица, дядюшка смерть, тетушка смерть, милости просим ко мне, вам привет, к вам дочка идет, к вам Сэрня идет. Берите, не пускайте ее больше за нами. В яме между голодных пауков держите…»

Неожиданный порыв ветра тронул чум, заглушив последние слова заклинания. Чум наполнился дымом, и женщина подбросила веточек в костер. Они долго чадили, с хрустом изгибаясь над углями, и вспыхнули неожиданно ярко. В чум вползла старая собака. Она подползла к костру и, положив голову на лапы, мелко подрагивала от холода, прислушиваясь к ветру.

— Она тоже скоро подохнет, но мне жаль ее, — сказала женщина, — ей очень немного осталось жить. Мне тоже немного жить остается, но я поживу хорошо.

И, откинув пензер на шкуры, женщина бросает собаке кусок мяса, кладет на колени саван и продолжает шить.

— Мужчины уже вырыли могилу. Она должна быть широкой, чтобы в нее ушли все богатства, какие имел человек при жизни, и умерший будет положен головою на закат — там, где начинается ночь… Кто хорошо прожил свою жизнь, тому легко умирать…