Лауренциу Фульга - Звезда доброй надежды

По поводу больного созвали новый общий консилиум. Было лишь отмечено, что пятна появились на четвертый день после заражения тифом и сыпь не усилилась.

Вот за эту, внешне незначительную подробность отчаянно и уцепилась Иоана, утверждая, что это свидетельствует о легкой форме тифа.

Поскольку, однако, организм итальянского офицера был не в состоянии вести борьбу один, особенно в том жалком состоянии, в котором он находился, естественно, ему надо было помочь, и помочь незамедлительно.

— Я не могу согласиться с доктором Хараламбом, — отстаивала свою точку зрения Иоана. — Не от бога надо ждать чудес, а от нас самих. Мы обязаны сделать все, что в наших силах, чтобы спасти этого человека. По-моему, в нынешнем состоянии больного гангрена опаснее тифа. Поэтому я считаю, что абсолютно необходимо вначале ликвидировать гангрену.

Врачи внимательно слушали ее. Они понимали, что время идет и каждая потерянная секунда может только ухудшить положение.

— Одним словом, — заключила главный врач госпиталя, — будем оперировать! Руку нужно ампутировать у самого плеча, чтобы устранить опасность развития гангрены дальше. В дальнейшем, по мере того как место ампутации будет зарубцовываться, мы продолжим борьбу с тифом.

Смелость Иоаны изумила врачей. Даже скептически настроенный доктор Хараламб сдался. Никто из них не помнил аналогичного случая, и эта операция была для них равносильна попытке создать в собственной лаборатории человека. Воодушевленные как этим приглашением присутствовать при свершении чуда, так и страстностью главного врача, они все вместе с удвоенной ответственностью включились в работу, которую им предстояло проделать не только в ходе операции, но и главным образом после нее, до окончательного выздоровления больного.

— Дерзнем? — обратилась Иоана к Анкуце и Ульману. — Или у вас есть какие-нибудь возражения? Тогда, прошу вас, выскажите их сейчас.

— Дерзнем! — с волнением в голосе ответил Анкуце. — В поезде мне доводилось оперировать людей, причем тяжело раненных, с помощью перочинного ножа, наточенного о железную задвижку вагона. И эти раненые живы. Они здесь, в лагере.

— На земле происходят явления, не подвластные объективным законам, — добавил доктор Ульман. — Отнести ли их к чудесам или к чему-то еще, я не знаю. Что касается меня, то это был бы первый человек, возможная смерть которого осталась бы на моей совести. Сами представляете, в положении военнопленного мне особенно не хотелось бы превращать операционный стол в эшафот. Однако дерзнем, фрау доктор!

Вообще ампутация — одна из самых банальных операций. Сильное обезболивающее средство, скальпель, чтобы снять кожицу с руки, словно кожуру ошпаренного кипятком плода, ножницы, чтобы разрезать какие-то хрящики, несколько молоточков и пилка — и вот конечность с глухим стуком падает на продолговатый поднос. Накладывается шов с помощью кетгута, чтобы рана зарубцевалась как можно ровнее, — и человек лишен украшения, истинную цену которого он никогда себе не представлял.

Как правило, хирург и ассистенты бесстрастны и нейтральны при подобных операциях, несмотря на то что под масками их глаза блестят, а губы дрожат.

Но к этому итальянцу, младшему лейтенанту Лоренцо Марене, которого оперировали утром 11 января 1943 года, все шестеро врачей из Березовки отнеслись с особым чувством и были более внимательны, чем к кому-либо другому.

В отношении результатов операции никаких сомнений не возникало. Сомнения и вопросы касались лишь послеоперационных осложнений. И вот сюрпризы появились с десятым ударом гонга, возвещающего предельный срок. Спустя десять часов человек впал в коматозное состояние.

У Иоаны было такое чувство, будто у нее под ногами разверзается земля. Ей хотелось кричать, она была готова преградить собою дорогу дыханию смерти. Но ее губы остались сжатыми, и вся она будто окаменела, только глаза в смятении смотрели на сестру Фатиму, вестницу несчастья.

Иоана будто наяву увидела итальянского офицера, вытянувшегося на операционном столе. Она хорошо знала, что в памяти каждого из врачей запечатлелись черты его лица — лихорадочный блеск карих глаз, слабая улыбка на посиневших губах, подрагивание подбородка, завиток рыжеватых волос, прилипших ко лбу, в то время как тело медленно отдавалось во власть летаргического сна. Она десятки раз повторяла его имя:

— Лоренцо Марене… Лоренцо Марене… Лоренцо Марене…

И на все это теперь опустилась серая пелена, сливающаяся с землей. Она возвела его на эшафот! Она подала знак опустить нож гильотины! Она подписала приговор!