Лауренциу Фульга - Звезда доброй надежды

Только генерал Кондейеску вышел ему навстречу и спросил:

— Решился?

— Решился, — ответил Паладе. — Если я не сделаю этого сегодня, я — никчемный человек.

Генерал Кондейеску знал, что именно побуждает Иона Паладе бежать из этого ограниченного и мелочного мира…

С самого начала надо сказать, что вовсе не те события, свидетелем которых он был, привели Иона Паладе к решению уйти из казармы как раз в этот день. Уже давно, с того времени, когда, отсиживаясь в землянке в зоне окружения, он ожидал капитуляции, его мучила одна мысль. Паладе знал, что придет час, когда ему надо будет держать ответ за прошлое. Он боялся этого часа и в той же мере хотел, чтобы он наступил как можно скорее. Чтобы наконец кончилось все, чтобы обрести покой, чтобы его не мучили больше угрызения совести. Эта мысль жгла Иона словно каленое железо. У него не хватало смелости открыться кому-нибудь. И в припадке отчаяния он признался только генералу Кондейеску, да и то потом устыдился своего признания. Тем более что генерал не мог предложить ему никакого спасительного решения.

Так чего же хотел лейтенант Ион Паладе?

Всего лишь застать, когда комиссар останется один в комнате, и сказать ему:

— Мой отец — рабочий. Точнее, был сварщиком. Работал на авиационном заводе. У него в руках взорвался сварочный аппарат, и он ослеп. Но не это я хочу сказать в первую очередь. Другое! Мой отец хотя и не был коммунистом, но был связан с ними. Несколько раз чуть не попал в лапы сигуранцы [2] Сигуранца — румынская тайная полиция. — Прим. ред. . Я же — строевой офицер… Вас удивляет, как это могло случиться, не так ли?

— В какой-то мере. Рассказывайте дальше! — такой Паладе представлял себе реакцию Молдовяну.

— Я мало что могу рассказать. Я вступил в армию, думая, что так легче обеспечу себе жизнь, — ответит тогда Ион.

— А твои были согласны? — задаст вопрос комиссар.

— Я их не спрашивал. Добился своего рода независимости и потому считал себя свободным от их согласия.

— А ты не думал еще и о том, что тебе, возможно, придется стать на путь предательства?

— Во время учебы этот вопрос не вставал.

— А позже?

— Мне казалось, что и позже не встанет. Или, точнее, я думал, что мне удастся остаться самим собой до конца.

— Но вот началась война.

— Да! Я вижу, вы будто читаете в моей душе. Война перевернула во мне все. Если до этого мне удавалось избегать положений, когда мне пришлось бы предать то, что оставалось чистого в моей совести, то теперь мне оставалось или пустить себе пулю в лоб или слепо отдаться войне.

— Как вижу, пулю в лоб ты себе не пустил!

— Войне я принадлежал только своей формой, именем, внесенным в боевой распорядок, должностью.

— А делами?

— Я делал все возможное, чтобы не обмануть доверие отца. Перед тем как мне уйти на фронт, он, держась за стены, пришел в мою комнату. Вытянув вперед руки, подошел ко мне и обхватил ими мою голову. Я смотрел на его черневшие глазницы и чувствовал, как он мысленным взором изучает тайники моей души. Он сказал мне лишь: «Чем услышать, что ты вел себя как подлец, лучше, если ты сейчас пустишь себе пулю в лоб!»

— Почему он не попытался остановить тебя? — спросит комиссар.

— Он считал, что в потоке двинувшихся на восток убивать или быть убитыми должны быть и люди с трезвым рассудком, — ответит Ион.

— Поздновато вы сблизились душой, — упрекнет его комиссар.

— Да, это правда. Никогда до этого он не делился со мной своими мыслями и чувствами.

— Из-за независимости, которой ты хвастался?

— Возможно! Когда он узнал, что я стал офицером, между нами будто пролегла пропасть. Он просто отказался считать меня своим сыном. Тем более что дело, которому он служил, оставалось для меня совсем чужим. Но в ту ночь, перед моим отъездом на фронт, он привел ко мне одного человека.

— Своего товарища?

— Да. Его звали Владом. Больше я о нем ничего не знаю. Мы проговорили с ним всю ночь. Он перевернул во мне душу. И он же дал мне задания, которые я должен был выполнять на фронте.

— И ты выполнил хотя бы одно из них?

— И не одно! Я убеждал солдат и офицеров переходить к русским, я так рассчитал данные для стрельбы, что наша артиллерия стреляла по пустому месту, я оставлял в селах продукты для семей, обездоленных войной, а иногда и боеприпасы для тех, кто был связан с партизанами.

— Да, удивительное дело!

— Знаю, что это кажется неправдоподобным. Но это — истинная правда. И это потому, что я все время поддерживал связь с тем человеком, Владом! Он был чем-то вроде моей совести, и иногда мне казалось, что там, на фронте, он все время наблюдает за мной.