Владимир Мильчаков: Разведка идет впереди

Быстро промчались дни короткого отдыха. Начались новые бои. И постепенно капитан изменил свое мнение о новом санинструкторе. Гопоненко по возвращении к себе в роту имел с Розиковым разговор. О чем они говорили, сидя на штабеле почерневших от времени жердей в стороне от расположения роты, осталось для всех неизвестным. Но автоматчики видели, что, говоря с капитаном, лихой комвзвода беспрестанно вынимал из кармана носовой платок и вытирал им шею и лицо, хотя вечер был довольно прохладный.

Скоро капитан убедился, что не всякий мужчина может заменить Зину в автоматной роте.

Окончательно же покорилось капитанское сердце, когда он узнал, что эта синеглазая девушка родилась и выросла под ласковым солнцем далекого Самарканда.

Взвод разведки расположился в тени огромной ивы, широко раскинувшей свой густой шатер на отлогом берегу глубокой и тихой реки. Августовское солнце заливало все вокруг сухим зноем. Пахло перезревшими колосьями.

Человек пять разведчиков спали, раскинувшись на траве. Остальные, собравшись около курносого рыжеусого солдата, недавно вернувшегося с выполнения боевого задания, слушали его рассказ:

- …Мы, конечно, сразу поняли, что это тот самый разведочный танк. Устименко и говорит нам: «Эх, упустили его, ребята. Теперь уйдет». Ну мы, конечно, понимаем, что никак нам нельзя с этим согласиться. Умаров предлагает: «Давай, я по этой самой канавке поползу, ты, Устименко, по за теми кустами подходить будешь, а Прокудин,- это я то-есть,- из своего «Дегтяря» экипаж успокоит, когда фашисты из танка полезут. На том и порешили. Расползались по своим местам, как уговорились, и лежим. С полчаса еще все тихо было. Потом видим, по балочке еще один фашист к танку подобрался и в люк нырнул. В скорости танк попер прямо на Умарова. Устименко тогда выскочил, да за танком. По нему из танка стреляют, а он бежит. Видит, немцы-то с переполоха попасть никак не могут. А Устименко тоже не дурак, бежит и петляет, бежит и петляет. Да прямо танку под хвост и угодил гранатой-то. Ну, поазартничал, близко подошел… Вот так-то и вышло… Танк закрутился, а потом дым из него черный… Фашисты наверх вылезают. Я по ним очередь. Они копыта кверху. Умаров подбегает, кричит: «Не бей всех, «языка» возьмем!» А я вижу, один фашист какие-то бумаги рвать начинает. Ну, я и его успокоил. Их четверо было. Двое там остались, а двух мы с собой привели.

- Ну, а Устименко как теперь? - спросил один из разведчиков - Ваня Кругликов, за свой малый рост прозванный Малюткой.

- Мне врач говорил, что жив будет,- ответил Прокудин.- Только лечить долго надо. В тыловой госпиталь отправят.

- Контузия - это хуже, чем открытая рана,- сказал молчавший до сих пор младший сержант Гуляев, взятый в армию с первого курса медицинского института и пользовавшийся среди разведчиков почти докторским авторитетом.- Последствия контузии чрезвычайно разнообразны и очень трудно поддаются лечению.

- После контузии всегда месяца два-три не говоришь, а потом долго заикаешься. Я знаю, меня уже два раза контузило,- медленно, растягивая слова, подтвердил пожилой разведчик сибиряк Белов, самый сильный человек во взводе.- Первый раз на Кубани, на «высоте героев», а второй раз под Бобруйском.

- У тебя еще сейчас проявляются рецидивные последствия контузии,- проговорил Гуляев, любивший выражаться «научно».- Но это, безусловно, пройдет и, по всей вероятности, без последствий.

- Какие могут быть последствия у такого, как Белов,- пошутил лежавший рядом с Беловым разведчик старший сержант Нурбаев.- Таких людей, как он, в Узбекистане зовут богатырями. А Белов у нас настоящий богатырь. Помнишь, Миша,- обратился Нурбаев к сибиряку,- как ты целый километр бегом бежал и немецкий пулемет за собой тащил? Ночью-то, помнишь? А потом глядим, это не пулемет, а малокалиберная скорострельная немецкая пушка.

- Ошибка вышла, помню. Обмишурился малость,- сконфуженно ответил Белов. Поднявшись с земли, он достал из кармана кисет с махоркой, завернул огромную «козью ножку», прикурил и снова улегся рядом с Нурбаевым.

- Как думаешь, гвардии старший сержант, будет сегодня что-нибудь особенное или только по наблюдению работать будем? - спросил у Нурбаева Малютка.

Старший сержант лежал на спине, закинув руки за голову. Прищурив глаза и вглядываясь в голубое бездонное небо, он долго не отвечал на вопрос Малютки.

Нурбаев был неразговорчивым человеком. Улыбался он тоже очень редко. Товарищи его по взводу хорошо помнили, как во время наступления на Украине старший сержант при виде каждой сожженной немцами деревни горестно качал головой и что-то тихо говорил сам себе. В такие минуты его черные густые брови плотно сходились на переносице. Еще в первые дни после прихода Нурбаева в разведку Белов как-то спросил его: