Владимир Маканин - Асан

От той известковой пыли мы отплевывались еще сутки. Ночью в горле стоял ком.

Взлететь на воздух мы могли в любой день. Я поглядывал на ворон, привычно сидевших на коньке склада. На голубей… Успеют ли хотя бы птицы взлететь при взрыве?.. Мои оставшиеся два солдата (один из них сбежит этой же ночью) мрачно чертыхались. Глаза у солдат ввалились. На лбу непреходящая испарина страха… Мои слова их уже не успокаивали.

Одноглазый чеченец, этот, несомненно, чокнутый… Он сидел на моем стуле и, нет-нет стреляя, делал дырки в крыше (вверх стрелял, просто вверх, непонятно, зачем)… Проходя мимо, я окликнул его и пугнул: если он выстрелит случаем в тот верхний, с полоской, ящик, где снаряды, нам конец. Нам обоим… Мы с ним оба и разом отправимся к Аллаху… Я так и сказал. Взлетим к Аллаху… Уцелеют только вороны и голуби. Но и голуби не все — только те, что в эту минуту в полете… Чеченец засмеялся. Он громко засмеялся.

И поклялся, что может четырьмя одиночными выстрелами открыть этот мой опасный ящик… Сбить углы… Не задев при этом ни одного снаряда и Аллаха не потревожив… Он тут же и выстрелил напоказ. У меня сердце едва не остановилось… Маньяк, но одноглазый! Без повязки. С какой-то сморщенной, зашитой дыркой вместо глаза… Однако он, и правда, вогнал пулю в самый угол ящика. И одна из досточек ящика — вот фокус — медленно приподнялась с левого края. Ящик приоткрылся … Вот был стрелок! В меня, помню, закралась нелепая мысль, что, может, с одним глазом стрелять и целить проще. Не надо прищуриваться.

Последнего моего солдата изнасиловали. Без суматохи. По ходу дела. Требуя какой-то ящик… Солдат этот был болезненный, весь в чирьях. Теперь я знал наверняка, что и он, последний, сбежит. Подальше. В Россию. Зароется там поглубже.

Он был удручен, но не жаловался. Молчаливый. Зато у меня даже слеза нервно брызнула, когда я узнал… Я за него испугался. Я к тому времени очень устал. Устал быть цепным псом при оружии. При стволах АК и гранатометах. Уже и неважно, чьи они.

— Серега!.. Серега! Это я… — окликал его несколько раз.

Я нашел его за складскими сараями. Он курил. Я сел рядом. Он оглянулся, увидел, что я угрюм и зол… Вынул пачку и протянул мне паршивую сигарету. «Пробьемся, майор», — сказал он негромко. И тяжелый сглотнул ком… Он меня утешал. Он сочувствовал мне. Он подсказывал мне, чтобы я тоже уносил ноги отсюда.

Он ничего не сказал про насильников. Он старался смотреть на жизнь проще. Да, да, у него простое, незлое сердце. И у меня тоже простое, незлое. И что из того?.. Что имели мы с ним теперь взамен всеспасающей злобы и ярости.

Дудаев появился вскоре. Пришел на мои уже не охраняемые (последним солдатом) склады. Конечно, внезапно… Пришел он, впрочем, тоже один, оставив свою охрану в машине. Вошел… И смотрел.

Он достаточно повоевал, чтобы увидеть оружие, чтобы его оценить, к стволам не приглядываясь и к смазке не принюхиваясь. Профи!.. Он там и стоял, где мне заочно виделся. На входе в Первый склад… Ожидаемо… И улыбался, но улыбка его была прямее, лучше, чем в моих ожиданиях-видениях. Улыбка была теплее.

Сомнений у него никаких не было. Он и не смотрел впрямую на море разливанное оружия, не смотрел на меня… смотрел куда-то вверх — на крышу склада в дырках от пуль. Однако насчет оружия все увидел. Все понял. Ничего не взял. Только потирал кончики пальцев. Пальцы о пальцы. Незаметно. (Но не для меня.)

— Ты хороший мужик, Жилин. Мы поладим с тобой, — сказал он простецки. — Еще как поладим!

Он сделал рукой широкий жест. Как бы до самого горизонта… И напоследок потрепал меня по плечу доброжелательно, по-приятельски. Даже, пожалуй, сердечно. (Но без уважения… Все еще без уважения. Которое в подобном случае сразу почувствуешь, если оно появилось.)

Почему же не выждать еще и еще, если сила прибывала к нему сама собой. Дудаев выждал. С перегретого, распаленного митинга он (лидер толпы) приходил в Совет. Строгим своим шагом. Он умел… Усики! И сдержанная улыбка… Усики вдруг раздвигались! Расплывались. В жесткий и немного хищный расплыв… Но с теплой улыбкой. Он никого не пугал. Он охотно беседовал с еще не получившими пинка и не разогнанными совчиновниками. Выдвигал им некие новые идеи… Предлагал… Между прочим.

Почувствовав человека в силе, я в тот приход Дудаева на склад с ним заговорил. Поддался его теплой улыбке (и после не пожалел). Я в те дни намолчался. И как-то вдруг, с прорвавшейся обидой, я сказал Дудаеву, что меня здесь предали… Все… И сбежавшие полковники… И те, кто были рядом… Даже друг. Лучший друг.