Матэ Залка - Добердо

Потом опять садимся в автомобили, пересекаем погруженную в ночной мрак местность, и наконец в маленьком домике я могу сбросить с себя все и спать, спать, спать. Постель нестерпимо мягка, пружины музыкально поют подо мной, одеяло и ослепительные простыни отдают приятной свежестью.

Я смотрю на потонувший во мраке потолок своей комнаты и долго размышляю. Потом вдруг восстаю против себя: «Какого черта я копаюсь? Ведь такова жизнь». Но снова с холодной последовательностью ползут мысли за мыслями.

Наша армия состоит из трех прослоек, их соединяет столетиями выкованная в казармах дисциплина. Первый и самый толстый слой — солдаты. Это многоликая, многокрасочная, тысячеглазая основа, в глубокой толще которой творятся совершенно неведомые нам дела. Эта прослойка самая неизведанная, самая шаткая и загадочная. Есть люди, думающие, что единственное свойство этой массы — способность слепо повиноваться. Какое заблуждение! Вторая прослойка — фронтовое офицерство. Она куда тоньше и прозрачнее, но не менее шатка, чем первая. Между двумя этими прослойками, как мало между трущимися частями машины, идет прослойка унтер-офицеров. Она облегчает трение, возникающее при соприкосновении этих частей. Солдаты и офицеры — это два разных мира, которые соединяет один жесткий болт дисциплины. Если он ослабеет, прослойки разлетятся в стороны.

А эти господа тут, в штабе, кто они такие? Это привилегированный высший слой, который среди ужасов и лишений умеет и смеет создавать себе подобие жизни. Эти господа — специалисты войны, они заставляют делать войну. Война — их профессия, это чувствуется тут в воздухе, в комфорте, в оборудованности, непоколебимом покое. Ого, если бы судьба войны зависела от них, тогда бы война длилась до последней пули, до последней ложки солдатского супа и до последней братской могилы! Если им позволить и дать возможность, эти господа будут «воевать» без конца, да еще как! Только выдержат ли солдаты — вот вопрос. Мысли эти, как змеи, копошатся в извилинах моего мозга, и я напрасно стараюсь отогнать их, напрасно пытаюсь согреть сердце прежним оптимизмом. Все мои старания не приводят ни к чему.

Утром хоронили героев. На похороны прикатил и господин майор Мадараши. Гробы были наглухо закрыты, и, несмотря на хлорную и карболовую дезинфекцию, от них шел густой запах разложения. Хороним их в двух больших могилах, в одной — офицеров, в другой — солдат. Но вместо тридцати девяти гробов — сорок четыре. Кто же остальные? На мой вопрос один из штабных адъютантов тихо отвечает, что к нашим жертвам подбросили еще несколько офицерских трупов с других участков. Об этом хлопотали их влиятельные родственники.

— Значит, протекция распространяется даже на тот свет, — говорю я.

Фельдкурат говорил нудно и витиевато.

— Ну, этот наконец дорвался до дела, — шепотом сказал мне Бачо, скорчив благоговейную физиономию.

Наш взвод образовал экскорт похорон, но, очевидно, командование нашло его чересчур жидким и включило в экскорт роту из отдыхающего двенадцатого батальона. Для помпы вызвали еще легкую батарею.

Наш взвод выстроился у самых гробов. Новак в ажитации. Он особенно старается на глазах высшего начальства. Ну, этот покажет образец казарменного искусства. И все же залп прозвучал нестройно. Новак побледнел, но начальство не обратило внимания, только плечо нашего майора нервно дернулось. Лицо генерала выражало рассеянную скуку. Легкая батарея отсалютовала несколько раз, и младшие офицеры, сохраняя строевой порядок, развели части по казармам.

После похорон начальство дало поминальный обед. Я заглянул к нашим солдатам. Люди оживленно опорожняли бутылки с подкрашенным спиртом. На обед подали гуляш и вареники с творогом. Настроение у солдат было приподнятое, мне хотели устроить овацию, и только мой искренний ужас остановил их.

На поминальном обеде присутствовал полковник Хруна. Я обрадовался, увидев старика. Полковник тоже громко выразил свою радость, хлопнул меня по плечу, потом, взяв под руку, демонстративно прошелся со мной по залу.

— Собирался к вам туда наверх, — заговорил Хруна. — Но все некогда. Завтра уезжаю на несколько дней на правый фланг. Скажи, как ведут себя итальянцы?

— Очень тихо, господин полковник.

— Гм, в таком случае, дорогие друзья, надо смотреть в оба, чтобы они не учинили какой-нибудь большой пакости.

В дверях появился майор-генштабист, пропустив перед собой нашего бравого генерала. Разговоры оборвались, каждый занял свое место. Хруна сидел рядом с генералом, а мы трое, герои дня, получили места вне чинов, посредине стола.