Матэ Залка - Добердо

— Ага, мой друг, значит, дело дошло уже даже до того, что и мыслить опасно. Да ведь это философия дезертирства!

К счастью, Шпрингера вызвали вперед и прервали его многословные рассуждения, возбудившие во мне чувство острой тоски и беспокойства.

Впереди образовался затор. Навстречу нам идет целый транспорт. Несут мины находящемуся тут недалеко, в одной из воронок, минометному отряду. Солдаты несут мины на носилках. Идут с предельной осторожностью: достаточно уронить одни носилки, чтобы весь транспорт взлетел на воздух. Мы отходим в одно из ответвлений и пропускаем бомбометчиков. Они предупреждают нас, что в нескольких шагах отсюда имеется опасное место, поражаемое неприятельским ружейным и пулеметным огнем. Узнав, что мы из десятого батальона, они долго и с любопытством рассматривают нас. Ага, так вот они, те, знаменитые! Наши солдаты пыжатся, снисходительно отвечают на вопросы бомбометчиков.

Село Добердо обходим стороной. Вправо от нас виднеются его разрушенные улицы. И все же тут чувствуется какая-то жизнь и движение. В одном из разоренных садов видим артиллеристов. Домовито живут землячки. Это полевая батарея, снабженная прожектором. Они беспокоят тыл итальянских вермежлианских позиций, посылая туда воющие шрапнели и ослепляя лучами прожектора продвигающиеся по ночам части. В самом Добердо, несмотря на то что оно кажется совсем вымершим, хорошо налаженная подземная жизнь. Все обращенное к фронту тщательно замаскировано, открыто только то, что направлено к тылу. Эта суровая необходимость маскировки превратилась у людей в потребность. Телефонисты ползком движутся вдоль своей линии, проверяя каждый сектор. Работают они сонно, нехотя, удивленно смотрят на нас, но, заметив на околышах наших фуражек цифру десять, переглядываются. Эти все знают.

— На похороны, друзья? — спрашивает унтер офицер.

— Нет, на свадьбу, — насмешливо отвечают наши. Ход сообщения неожиданно обрывается, мы выходим на поверхность земли. Спуск — русло высохшей реки, на той стороне его начинается шоссе. Как странно идти при дневном свете по этой местности, виденной нами только по ночам! Правда, солнце уже спустилось за горы и тени гор окутали нас сумерками, но в небе еще играют золотые лучи. Камни отдают тепло, впитанное ими в течение знойного дня, и быстро остывают. Часа через два они заставят нас дрожать от холода.

Шоссе, по которому мы движемся, всюду изрыто свежими артиллерийскими воронками. Везде валяются вывороченные деревья, груды обвалившихся камней. В домах на месте дверей и окон зияют дыры, во дворах лежат сорванные крыши, на дороге сломанные колеса, перевернутые автомобили, разбитые ящики, одинокий крест (похоронен на том месте, где убит), недалеко от шоссе полосатый пружинный матрас с темными пятнами крови. Нас торопят прячущиеся в кустах полевые жандармы. Вдруг опять ход сообщения, пробирающейся наверх глубокими широкими зигзагами. Шагов через двести он также неожиданно обрывается. Мы очутились на вершине холма. Внизу на шоссе видим группу автомобилей. Мы в Неуэ-Вилле.

Оглядываюсь, нет ни Добердо, ни Монте-дей-Сэй-Бузи, нет ничего. Передо мной мягкие, покрытые кустарником холмы, на вершинах которых видны прорезы ходов сообщения. Влево шоссе, настоящее хорошее шоссе с белыми колышками по обочинам. Белой лентой спускается оно к долину. Мирный пейзаж, на фоне которого так дико выглядим мы, солдаты.

Неуэ-Вилла состоит из нескольких построек вроде вилл. Здесь, должно быть, жили местные богачи, а теперь эти дома занимает штабная знать.

Шоферы заводят машины, солдаты штурмом берут кузова. К нам лениво подходит этапный комендант, низенький неприветливый капитан, и просит нас удалиться до наступления темноты, чтобы зажженные фары не навлекли неприятностей на его участок.

Бачо шутит и балагурит, с солдатами, просит их спеть.

Они не заставляют себя долго упрашивать. Мелодия, почти веселая, похожа на марш, но текст, текст! Эти слова хватают за сердце:

Автомобили двинулись. Солдаты сидят, крепко ухватившись за деревянные скамьи, и орут:

Удивительно, ни Бачо, ни Шпрингера песня не трогает. Я слышу ее в первый раз: это, очевидно, последний шедевр солдатского творчества. Но ведь это надо понять, это же не бессмыслица.