Алексей Ивакин - Прорвать Блокаду! Адские Высоты

В лес они вошли уже во время утренних сумерек. Мрачных, серых сумерек. Почти осенних. Впрочем, почему «почти»? Конец августа под Ленинградом уже осень. И это хорошо. Потому как низкие, стремительно несущиеся тучи, поливающие землю дождем, прикрывают собой пехоту от авиации.

На привале рота просто попадала от усталости. Бойцы даже задремали, не обращая внимания на воду сверху и воду снизу.

А Кондрашов пошел к ротному.

– Отдых – полчаса. За это время привести себя в порядок. Не куда-нибудь, в гвардейский корпус прибываем, – сказал старший лейтенант. – Должны выглядеть соответствующе.

– Ого! – удивился Москвичев. – Так мы сейчас что, гвардейцы?

– Еще нет. Доказать надо это звание, понятно, Москвичев?

– Докажем. Без проблем, товарищ старший лейтенант. Почти все бойцы обстрелянные, из госпиталей…

– Ага… Команда выздоравливающих, – буркнул Павлов. – Тащились по полю как стадо.

– Стадо, а дошли! И нормально дошли! – ответил Москвичев. – А ты хотел строевым шагом да с песнями?

Старший лейтенант Смехов прервал их:

– Москвичев прав. Дошли. Павлов прав тоже. Мы красноармейцы, а не банда Махно. Приведите людей в порядок. Всем все понятно?

Сказать, что бойцы были рады – нельзя. Но и что злы – тоже. Опять заворчали, но чистить себя стали.

«Точь-в-точь ворчуны наполеоновские», – подумал Кондрашов, слушая своих подчиненных и вспоминая книгу академика Тарле, читанную еще до войны.

– А пожрать не дадут, конечно…

– Дадут… Все бы тебе дали, Уткин. Солдат должон сам себе еду добывать!

– Я сейчас добуду. Я у тебя из мешка сейчас добуду!

– Я тебе добуду!

Чистились травой и лапами елок. Помогало плохо – больше растирали грязь с шинелей, чем счищали ее. Однако в таких делах процесс важнее результата. Это Кондрашов понял еще по училищу.

И снова – в путь. До расположения они добрались лишь к обеду. Ротный убежал докладываться о прибытии, а взводы, замученные тяжелым переходом, снова улеглись на мокрую, истоптанную сотнями сапог траву.

Лес шумел. Шумел не ветром, не листвой. Он шумел гомоном сотен, а может быть, тысяч голосов, ревом моторов, лязганием гусениц, ржанием лошадей. Дым полевых кухонь огромным полотенцем накрывал лес. Вкусно пахло – соляркой, осиной и кашами. Кондрашов слюну сглатывал что было мочи. Слава богу, ожидание продлилось недолго. Старший лейтенант Смехов вернулся, и первым его приказом было:

– Покормить людей!

Взводы разбрелись по указанным местам и вскоре с удовольствием скребли ложками по котелкам.

– Уткин, а Уткин! – сказал Пономарев, вытирая стенки котелка куском свежего, недавно испеченного хлеба. – Это чего у тебя на ложке выцарапано?

– Имя, фамилия. Адрес еще. А что? – степенно сказал рядовой, тщательно прожевывая гречневую кашу.

– А это ты зачем сделал?

– Мало ли… – Уткин откусил хлеб, пожевал, подумал, добавил: – Мало ли… Потеряю еще. А тут и адрес домашний. Поди, пришлет кто домой?

– Делать нечего полевой почте, как твою ложку домой слать! – гоготнули бойцы.

– Эх… Сейчас бы грамм сто… – вздохнул Пономарев, укладываясь на землю.

– Грамм сто, товарищ сержант, получают бойцы частей, участвующих в боевых действиях, – сказал лейтенант.

– А мы? Можно подумать, мы не действуем? – лениво ответил сержант, подставляя лицо под дождь.

– Еще не действуем. Мы, похоже, в резерве…

– Почта! Почта, мужики!

– Откуда почта? – удивился Кондрашов. Своего полевого номера они еще не знали.

Загадка открылась быстро. Оказывается, Рысенков получил письма на старый номер еще до отправки эшелона и раздавать письма не стал, дожидаясь прибытия на место. Теперь почтальоны бегали и раздавали треугольники и конверты бойцам.

– Степанчиков Иван! Здесь?

– Я!

– Корнеев! В каком взводу Корнеев?

– Здесь я!

– Туи… Туи… Туипбергенов!

– Тута я, таварища пачтальона!

– Васильев!

– Я! – гаркнул над ухом Кондрашова бас ленинградца.

Самому лейтенанту письма не досталось. Ну, ничего… Будут еще. Хотя маленькая обидочка все же царапнула по сердцу. Кондрашов тут же подавил ее. Ну, в самом деле, война же идет! Ну не успело письмо от мамы дойти. Почта же с перебоями работает. Дойдет еще. И от Верочки дойдет. Обязательно дойдет. Только вот… Надо первому ей написать. Он же тогда так и не смог ей сказать САМОЕ ГЛАВНОЕ. Вот она и не пишет. Впрочем, а чего ждать-то? Может быть, прямо сейчас написать?

Алеша Кондрашов схватился за свою командирскую сумку, стал расстегивать ее… Но вдруг передумал. А что ей писать-то? Вот когда в бой сходим, и фрицам наваляем, и медали получим за боевую отвагу и доблесть – вот тогда и напишем. А сейчас-то чего?