Алексей Ивакин - Десантура-1942. В ледяном аду

– Имя, звание? – сказал офицер.

«Хорошо, скотина, шпарит, почти без акцента… Из прибалтийских, что ли?»

– Имя, звание? – повторил немец.

Пленный криво улыбнулся:

– Документы перед тобой. Зачем спрашиваешь?

Немец поднял голову и поморщился:

– Имя? Звание?

«Вот заладил…» – подумал пленный.

– Тарасов. Николай Ефимович. Подполковник.

Офицер кивнул и зачеркал чернильной ручкой по бумаге.

– Должность?

– Командир первой маневренной воздушно-десантной бригады.

Тарасов улыбнулся краешком рта.

Офицер положил ручку:

– Обер-лейтенант Юрген фон Вальдерзее. Я буду вести допрос. И в ваших интересах не молчать, а говорить. Вы согласны?

«А фразы-то не по-русски строит… – Тарасов снова едва улыбнулся. – Ну, черт немецкий… Хочешь, значит, информацию получить? Будет тебе, тонконогий, информация…»

– Родился в Челябинской области. Девятого мая. Четвертого года.

– Значит, вам скоро будет тридцать восемь?

– Вряд ли. Я не доживу до тридцати восьми.

– Почему? – удивился обер-лейтенант, подняв брови. – Война для вас закончена. Вы в плену.

– Война для меня никогда не закончится, – ответил Тарасов.

Немец опять удивился, но сказать ничего не успел, потому что подполковник Тарасов резко побледнел и, закрыв глаза, повалился на левый бок. Обер-лейтенант вскочил и заорал на немецком:

– Der Artz! Schnell! Schnell!!

Но Тарасов пришел в себя и диким усилием воли заставил себя выпрямиться.

– Не ори! – почти шепотом сказал подполковник.

Фон Вальдерзее его не услышал. В избу ввалился караул. Обер-лейтенант что-то рявкнул им. Что – Тарасов не понял. Звуки перемешивались в затуманенном сознании. Немец то двоился, то троился в глазах. Подполковник старался держаться прямо. Ему казалось, что это удается. Он не замечал, как качается на грубо сколоченной табуретке. Из стороны в сторону. Он старался держаться. И Тарасов держался. Хотя со стороны кому-то показалось бы смешным – пьяный мужик сидит и качается из стороны в сторону…

Укол в предплечье. Чуть полегчало. Отрывистая немецкая речь за спиной. Тарасов улавливал только отдельные слова:

– …Дистрофия…..Голод…..Умереть…..Еда…

Он пришел в себя, прямо перед носом образовалась из ниоткуда кружка, пахнущая мясом. Он жадно, не сдерживаясь, схватил ее. Выпил залпом. Через секунду вырвало. После месяца войны и голода организм не принимал еду. Отучился. Перед глазами появился стакан. С красной жидкостью. Вяло он выпил ее. Горячим прокатило по пищеводу. Тарасов вскинул голову.

Вино придало сил. Сознание прояснилось.

– Эншульзиген зи битте, – вытер он рот.

Обер-лейтенант удивился. Пока в первый раз:

– Вы знаете немецкий язык?

– У меня жена немка. Была.

Обер-лейтенант приподнял бровь.

– Ja?

– Я, натюрлих.

– Вам удобнее говорить на русском?

…По средам они разговаривали с Наденькой на английском. По пятницам – на немецком. Четверг и суббота были заняты греческим и латынью. Вторник – французский день. Она не закончила Смольный. Не успела. Старше его на четыре года – революцию встретила сначала восторженно. Потом настороженно. Потом со страхом…

…Станция орала гудками паровозов. Колчаковцы отступали по всему фронту. Красные давили, давили, давили. Везде. Каппелевцев перебрасывали из Перми на другой участок разваливающегося фронта. Усталые, изможденные, почти без патронов. Они сидели в столыпинских вагонах и безучастно смотрели на беснующуюся толпу, пытавшуюся прорваться через оцепление. Пятнадцатилетний Колька смотрел поверх голов, сжимая в руках заиндевелую винтовку без патронов. Внезапно он зацепился за удивительно-зеленый взгляд. Она стояла, прижавшись спиной к выщербленной стене вокзального здания. Невысокая, худенькая, рыженькая – даже платка на ней не было – она смотрела перед собой и в глубь себя.

Зацепился, оказывается, не он один.