Владимир Жуков - Хроника парохода «Гюго»

Федор Жогов сидел на краю трюма и смотрел на облепившие невысокую гору дома Сиэтла, на ползущий через залив паром, на то, как у кормового флага, взмывая и падая, носятся крупные, горластые чайки.

Работать Жогову не хотелось. И не только из-за вечернего покоя, объявшего все вокруг, больше из-за самого дела, к которому его, старшего рулевого, так беспардонно приставил боцман, — выгружать мусор.

Все, что копится на камбузе, — очистки, капустные листья, корки, — все, что может плавать, за борт в портах выбрасывать нельзя. В ящик, только в ящик. Приедет машина и заберет. И кто-то, конечно, должен выгружать мусор из ящика, боцман даже сказал: «Ты, Федя, на лебедку встань, сам лебедкой возьми, а то раструсят, понимаешь, по палубе», — уважительно в общем сказал, но дело от этого не менялось, не для старшего рулевого дело! Вот он и послал приданных ему в виде «черной рабочей силы» Ротову и Нарышкина за лопатами, а сам сидел, томясь, не сердитый, не спокойный — так...

— Жогов!

Поначалу он даже не понял, что позвали его. Тихо слово прозвучало, и не поймешь откуда, голос тоже неизвестный. А оказалось, у борта стоит американец в белой кепке и белом, как простыня, комбинезоне. Стоит и улыбается, щурясь на низкое солнце.

— Жогов, — повторил он. — Не узнаете?

И как-то сразу обмякло, опустилось все внутри, словно за что-то прошлое надо отвечать, платить какой-то старый, забытый долг. А чего отвечать, подумал, пугаясь, Жогов, чего платить? Он теперь узнал кепку — толкался среди грузчиков, когда прошлый раз тут, в Сиэтле, стояли перед аварией. Ну фамилию запомнил, пришел. И что? По-русски он умеет разговаривать, кепка, вот и липнет. Ла-ла, ла-ла... И теперь, видно, поболтать пришел. Но фамилию зачем запомнил? Вот что неловко, оттого и неприятно; фамилию помнить так долго вроде ни к чему. И он сказал пободрее:

— Опять на погрузке?

— Нет, — сказал белый. — Бросил. Мусор теперь вожу, к вам приехал. — Он показал рукой на пакгауз, возле которого стоял белый грузовик с белым глухим коробом и надписью «Клининг дипартмент».

— В департаменте чистоты, значит, — рассмеялся Жогов, радуясь, что проходит первый, странный такой, нелепый испуг. — Больше, поди, платят? Вредная работка?

— И это есть. А главное — сам себе голова. За баранкой человек один.

Вот теперь Жогов вспомнил, о чем они толковали в прошлый раз. Про это же толковали, как, мол, хорошо, когда ты сам себе голова. Начали-то с газеты, американец газету показал и заговорил про дела на фронтах и вообще про войну, что она, дескать, принесет свободу миллионам людей. Но потом как-то само собой повернулось на другое. Американцу понравилось, как он, Жогов, ввернул: «Мы, русские, народ артельный, да всегда каждый избу сам ставил, жену сам выбирал и коня с ярмарки тоже сам вел. Артель, она все равно из отдельных человеков состоит!» А он, кепка, тогда сказал: «Интересно! Напрасно, выходит, говорят, что в России люди скопом живут, одним умом пользуются. Оказывается, есть такие, что ценят самостоятельность. Вы, я вижу, такой, да?»

Вот дальше не помнится разговор. Наверное, шел в том же духе. Потом у американца обед кончился, в трюм он полез и газету пухлую, страниц в пятьдесят, на память оставил. «Кроникл» или «Ньюс» какая-то.

И Жогов подумал: «Со сколькими вот так работягами в разных портах потолкуешь и разойдешься навсегда. А этот, вишь, запомнил». И еще подумал, что особенный он какой-то, белая кепка. И не русский, сказал, а язык знает хорошо. С пословицами даже, с поговорками. Выговор только выдает, что чужак. Не «Жогов» говорит, а «Жогофф». Из прибалтов, наверное, а может, немец. Или голландец, чех — кто их тут, в Америке, разберет, перемешали все нации в одну.

— А память у вас, я смотрю, ого! — сказал Жогов. — Это ж надо — фамилию запомнить, узнать. С такой памятью профессором можно стать!

— Бог не обидел, — согласился белый. — Я, знаете, тот наш с вами разговор приятелю своему пересказал. Поточнее постарался передать, как мог, и он записал, приятель. Он, знаете, журналист. У него получилось отличное заочное интервью. Приятель был просто в восторге. «Свобода: искреннее мнение советского моряка» — такое он название придумал. Сказал, вам за интервью причитается...

И опять все внутри поехало вниз. Жогов даже сполз с трюма, вытянулся во весь рост, похлопал себя по бокам. Вот ведь чуяло сердце, что этот, в белом, не зря пришел, что-то подстроит, мину подведет.

— А... напечатали? Уже напечатали? — спросил, беспокойно ощупывая кепку взглядом.