Владимир Жуков - Хроника парохода «Гюго»

— В шляпах ходят? — загалдели грузчики.

— И портовые?

— Все, — подтвердил я. — Даже на работе, на погрузке носят.

— Хо! Хо-хо-хо! — Смех затряс сидящую передо мной компанию.

— В шляпах, слыхал!

— Загнул, так и отрежь!

— Матроса ить хлебом не корми, а загнуть дай!

— Дай и не дыши!

— Видал — в шляпе на разгрузке. Тросточку, тросточку забыл!

— Да нет же, — оправдывался я. — В шляпах ходят. И грузчики. Чего ж тут такого?

— И верно, ничего, — неожиданно согласился лебедчик. — Наработали себе американцы. Мы кровушку льем второй год, а они ящики шлют, откупаются. — Он поднял руку и обвел видимое впереди пространство: бухту, склады на том берегу, пароходы в огнях, стоящие у причалов друг за дружкой, словно в очереди. — Так можно и в шляпах.

— Все одно форсу много, — пробурчал бородатый.

— Чего нам судить! У каждого народа свой фасон. Товарищ моряк врать не станет, сам видел...

Я собирался поддакнуть, подтвердить слова лебедчика и вдруг заметил Маторина. Он стоял в тени мачты, сразу его было не разглядеть, и казалось, что Сашка торчит здесь давно, может, с тех пор, как сдал мне свое тальманство.

— Слышь, — сказал он громко, похоже специально громко, чтобы слышали грузчики. — Я забыл передать про счет. Утром отдашь второму помощнику. Клинцов фамилия...

— А ты чего не спишь?

— Так, с часовым у трапа заболтался. Понял про счет? Отдай. И можешь отдыхать. Но сначала шубу повесь в рулевой, увидишь, где другие висят. А ботинки снеси боцману в каюту. Понял? Под койку положи. Сопрут еще, он боится, а вещь казенная!

Теперь Маторин виделся нерезко, как бы не в фокусе, зато четко, до последней морщинки обозначилось лицо лебедчика и рядом — бородача-грузчика.

— Ка-азенные! — удивился бородатый.

— Говорил тебе, — засмеялся другой, — матроса хлебом не корми, а загнуть дай. Вокруг пальца обвел.

Я не знал, куда деться. Совсем как в тот день, когда Маторин обозвал «агитатором», понес на руках к складу. Вокруг тоже смеялись. Но тогда я чувствовал обиду, а теперь вину. Будто не по праву пришел на трюм считать стропы.

— Про шляпы помнишь? — гудели вокруг. — Потеха: грузчики в шляпах!

И вот что странно: смех и разочарование моих доверчивых слушателей не очень задевали. Заботило другое — слышал ли Маторин, как я расписывал неведомую мне еще Америку, слышал ли он, мой бывший бригадир?

В полдень «Виктор Гюго» отошел от причала и проследовал на внешний рейд. Здесь, на просторе, судно заходило взад и вперед, словно бы для того, чтобы поразмяться после долгой стоянки. То, развив полный ход, двигалось в сторону бухты Диомид, то забирало левее и, развернувшись, шло обратно, то вдруг тяжелый нос катился к выходу в море, и казалось, что оно удаляется, больше не вернется в порт, но Федор Жогов, матрос, стоявший на верхнем мостике у штурвала, перекладывал руль, и пароход круто поворачивал, возвращался на траверз Сигнальной сопки.

К компасу то и дело подходил человек в морской фуражке и кителе с нашивками. Склонялся к пеленгатору, проверял, точно ли по створу идет «Гюго», и, убедившись, что точно, садился на корточки и что-то подвинчивал в тумбе, на которой стоял компас. Затем спускался в рулевую рубку, начинал колдовать у другого, путевого, компаса и снова возвращался на мостик.

Это был девиатор. Его специальность — сколь возможно сократить влияние судового железа на чуткие картушки магнитных компасов, которым скоро предстояло показывать, где норд, где вест, всю дальнюю дорогу через океан.

По тому, как уверенно брал девиатор пеленги, как громко, почти весело бросал команды Жогову, чувствовалось, что дело свое он знает хорошо. Выглядел вот только непривычно со своими нашивками — на «Гюго», как и на других судах дальнего плавания, нашивок никто не носил, а в фуражках с «крабами» ходили только капитан и штурманы. И потому Жогов, когда девиатор приближался к нему, всякий раз усмехался.

В строгом великолепии полной морской формы девиатора, берегового человека, Федор Жогов видел наивную заносчивость: мол, тут, на пароходе, вы многое себе позволяете, а все потому, что в загранку ходите. У самого Жогова на голове красовалась брезентовая, довольно поношенная, но аккуратно заломленная панама; в треугольном вырезе форменки военного образца вместо тельняшки виднелся клетчатый, заправленный внутрь шарф, а брюки с наутюженными стрелками были заправлены в носки, точно рулевой перед тем, как его позвали на мостик, собирался прокатиться на лыжах.