— Не зря, видать, деревня называется Блюменберг, — пояснил Митя Колесник, — это же по-русски — цветочная гора.
Почетный караул у гроба солдаты несли посменно.
Могила была приготовлена на вершине холма среди редких буков, там, где располагался четвертый пост. Туда по проселочной дороге и направилась похоронная процессия.
Впереди шел старшина Чумаков с бархатной подушечкой, на которой покоились орден Славы и три медали. Гроб несли на руках, за ним шел строй вооруженных солдат и группа офицеров. А завершала шествие большая толпа жителей деревни. Здесь среди женщин и стариков тяжело шагал Пельцман. В самом конце, низко опустив голову, плелся Ганс Шнайдер.
Задержавшись на заставе и теперь догоняя процессию, Грохотало, увидев мальчика, спросил:
— Как ты сюда попал?
Ганс от неожиданности смутился:
— Знаете, я всегда бываю в Блюменберге, когда отец дает мне обкатывать мотоцикл после ремонта, только... только приезжать на заставу... не смею.
Теперь Володя вспомнил, что в кармане еще с ночи лежала пилотка Таранчика — так и не успел выложить.
— Вот, — сказал он, снимая звездочку с пилотки, — возьми... И не стесняйся заезжать к нам.
Обгоняя идущих немцев, Грохотало наткнулся на Крюкова, приотставшего от группы офицеров, и хотел обойти. Но майор, подхватив его под руку, заговорщически спросил:
— Уж не этого ли жирного фашиста спасал ты на пожаре? — Крюков не повернул головы в сторону Пельцмана, а только показал большим пальцем назад.
Володе захотелось поскорее отвязаться от неприятного человека.
— Этого, — ответил он, подавленно вздохнув.
— Вот видишь, — подхватил Крюков и плотнее прижал локоть лейтенанта, намеревавшегося уйти от него, — вот видишь, фашист идет живой и невредимый, а хорошего солдата, комсомольца несем в могилу.
Крюков говорил, кажется, искренно, даже с сочувствием, и от этого несуразность, кощунственность его суждений делалась еще более отвратительной. Обругать бы этого человека, которому слепая ненависть и подозрительность закрыли глаза на реальный мир.
— Очень уж дружно ты живешь и с немцами, и с англичанами, а своих солдат не жалеешь... Не угостишь ли английской сигаретой?
Эта издевка переполнила чашу терпения. На какое-то мгновение Володе показалось, что сейчас он способен повторить то, за что пострадал когда-то в госпитале. Он грубо вырвал руку и, сдерживая волнение, с перехватом ответил:
— Своими сигаретами обхожусь... и папиросами... военторговскими, — отошел на два шага и добавил: — В похоронной процессии не курят.
Двигались медленно. Пока поднялись до четвертого поста, Грохотало поостыл.
На холме, когда гроб поставлен был на черенки лопат и приготовлен для спуска, подполковник Мишкин поднялся на холмик земли у края могилы и произнес речь. Слова его ясно, отчетливо звучали в тишине, а Володя никак не мог вникнуть в их смысл.
Но вот сверху положена красная крышка, стук молотка отдается в сердце, и гроб медленно опускается на холодное могильное дно.
Падают горсти земли.
— Прощай, дорогой наш товарищ! — горестно произносит Земельный и берется за лопату.
— Прощай! — тихо повторяют товарищи, словно боясь испугать кого-то.
Девушки и женщины вытирают влажные глаза. Некоторые мужчины отворачиваются. На крышку гроба гулко падают первые комки земли. Но потом этот гул становится все глуше и глуше, и на поверхности вырастает серый холмик.
Стоят в немом безмолвии люди, окружившие его. Могильный холмик и скромный памятник укрыты цветами. Высоко в ветвях бука беззаботно посвистывают птицы, над холмом гуляет ласковый, еле ощутимый ветерок; резко, оглушительно хлопает троекратный винтовочный залп...
Пусто, невесело стало на заставе без Таранчика. Четвертый пост назвали его именем, и Таранчик, уже неживой, как бы продолжал служить на этом посту, у самой линии. С помощью Карла Редера и Пельцмана вокруг могилы была установлена красивая металлическая ограда. Вместо временного, деревянного, появился железобетонный памятник с граненой медной звездочкой наверху.
Несколько девушек ухаживали за могилой.
Таранчика нет, но привыкнуть к тому никак невозможно. Кажется, вот-вот вернется он с поста и во дворе послышится его веселый, бодрый голос.
Однажды сержант Жизенский привел на заставу задержанного мальчика лет четырнадцати, заросшего «бурьяном» нечесаных русых волос. Паренек был в рваных штанах и рубашке. На ногах болтались непомерно большие ботинки на резиновой подошве, голова ничем не прикрыта. Когда лейтенант спросил у Жизенского, при каких обстоятельствах задержан мальчик, тот вместо ответа выложил на стол такую же вещь, какую обнаружили раньше у Шмерке, — передатчик.
Читать дальше