Петр Смычагин - Горячая купель

Но мечтать доводилось редко: не оставалось на это времени.

Однажды Карл Редер, по-стариковски сутулясь, вбежал к Грохотало в комнату, размахивая клочком бумаги.

— Вот, — сказал он, — читайте! Здесь благодарят вас за Шмерке. Через него удалось выловить большую группу шпионов. Сам он взят на месте преступления, но полицейское управление просит вас помочь задержать двоих, которым удалось убежать сегодня, два часа назад...

— Но ведь им не обязательно бежать на ту сторону, можно скрыться и в нашей зоне.

— Нет, вероятнее всего, как мне объяснили, побегут туда, потому что провалилась вся группа, задержаны все, кто хоть как-то был связан с ними.

— В таком случае они могут перейти линию в любом месте, а не только у нас.

— Сообщено всюду. Но скорее всего они пойдут именно здесь, потому что тут ближе всего к линии, а им надо как можно скорее попасть на ту сторону, чтобы избавиться от преследования. К тому же один из них отлично знает здешние места. Это как раз тот субъект, что пускал собак через линию.

— Все это хорошо, дорогой дедушка, но кого же мы будем все-такие ловить? Правда, задерживать положено всех, кто пытается перейти линию, но как мы узнаем, именно их задержали или нет?

Редер звонко шлепнул себя по лысине и еще более оживился:

— Вот старая лоханка! Меня же просили передать все, что о них известно и что мне сообщили. Оба — не старше тридцати лет. Один высокий, другой среднего роста. Высокий — рыжий, а второй — шатен, у маленького на правом виске — большая бородавка...

Редер замялся. Все это он сказал очень быстро, словно собирался перечислить несметное количество примет. Но, сказав о бородавке, почесал за ухом и развел руками:

— Ну, вот, кажется, и все!

— Не так уж много.

— Маловато, — признался Редер. — А что же больше скажешь. Фамилии, говорят, не имеют значения — их у каждого по дюжине, да мне их и не назвали. Одежда и вовсе не может служить приметой... Что же я еще скажу?

Редер закурил предложенную сигарету, заложил руку за жилет и зашагал по комнате, словно показывая этим, что ждать от него больше нечего. Он старался досуха протереть лысину, но платок промок, а лысина так и блестела от пота.

— Значит, ловить всех рыжих и черных с бородавкой? — пошутил лейтенант.

— Вот именно! — засмеялся Редер. — Ловите, а я — человек штатский. Мне велели передать — я передал. Дальше — ваше дело.

При всем желании старик ничего не мог добавить к сказанному и, не желая мешать срочному делу, ушел.

До наступления темноты оставалось часа четыре, но медлить нельзя было ни минуты. Часа через полтора-два хорошей ходьбы эти молодчики могли оказаться в районе охраны блюменбергской заставы, если они действительно думали совершить переход линии здесь. И еще хуже, если им удалось подъехать на попутной машине. В этом случае они где-то возле линии или уже перешли ее.

На линию срочно были выставлены тщательно замаскированные секреты. Солдаты, подробно проинструктированные, отправлялись на свои места незаметно, поодиночке. День выдался на диво спокойный: за целые сутки — ни одного задержанного.

На заставе, кроме повара, дежурного телефониста, часовых и их сменщиков, никого не осталось. Но и на линий солдат не было видно. Все они надежно укрылись на своих постах и напряженно следили за местностью. Оживление царило только вначале. Потом, когда люди просидели в укрытиях часа три, возбуждение постепенно улеглось.

Несильный ветер, весь день игравший ржаными колосьями, к закату солнца притих совершенно, и наступила полнейшая тишь.

В томительном ожидании вестей с линии Грохотало провел несколько часов, но ничего не дождался. Нетерпение заставляло его часто справляться по телефону на соседних заставах, не обнаружены ли там перебежчики.

В сумерках, соблюдая строгую очередность, солдаты приходили на ужин и, подкрепившись, возвращались на свои места. С вечера, часов до двенадцати, из-за холма неярко светил крутобокий месяц. С наступлением полной темноты изнуряющее ожидание сделалось невыносимым.

Рассудив, что делать на заставе все равно нечего, Грохотало отправился на линию. После духоты прокуренной комнаты ночная свежесть поля была особенно приятна: она навевала бодрое спокойствие. Спешить некуда. Тишина стояла такая, что даже шуршание выгоревшей травы от собственных шагов было подобно грохоту железной крыши, когда по ней идешь. Володя подымался в гору, к четвертому посту, где находились Фролов и Карпов.