Николай Логинов - Что было, то было (повести, рассказы)

В себя Ольга пришла на песчаном берегу широкой реки, через которую их переправил в карбасе горбатый перевозчик. Она увидела воду с солнечными зайчиками, обрадовалась:

— Давай умоемся, Ира!

Ирина ответила шуткой:

— Мы с тобой вон какие — Двина замутится.

— Это — Двина?

— Да, Северная Двина. Моя родная речушка. На ней выросла.

— А нам далеко еще?

— С час езды.

— На чем же мы?

— На лошади. Скоро наши приедут. Я по телефону с почты заказала.

— Когда успела?!

— А покуда ты Сашку в вокзале кормила.

— У меня какой-то провал был. Ничего не видела.

— Давай умывайся. Я Сашеньку побаюкаю. Не спит? Ну-ка иди, иди к тете, маленький наш странничек. У-гу!.. Не разумеешь ты ничегошеньки. И тебя надо бы пополоскать вон тут, в теплой кулижке. Не заплакать ли собираешься? Теперь нам это ни к чему. Ты ж умница у нас.

Ольга ногой притронулась к воде, радостно вскрикнула:

— Ой, вода!.. Не могу, искупаюсь я, Ира. Никто не подойдет? Ты покарауль.

— Купайся, не съедят.

Ольга разделась, шагнула в прохладную воду, окунулась по плечи. Река струилась ровно, спокойно. Вдали, в низовье, на водной глади, будто плыли куда-то в зыбком от зноя воздухе зеленые островки.

Ирина, убаюкав Сашу, уложила его на песок и тоже залезла в реку. Прижалась к Ольге, шепнула:

— Красивая бабенка ты!

Забрела глубже, плюхнулась в воду. Поплыла легко, играючи. Ее сносило течением. А она, повернувшись лицом в сторону Ольги, звала:

— Плыви сюда! Хорошо как!

— Боюсь! — ответила Ольга и ладошкой ударила по воде. Перед нею в брызгах выросла радуга и тотчас погасла. — Не заплывай далеко! Течение-то быстрое!

— Ничего! Я не трусиха! — отфыркиваясь, кричала Ирина. Повернула обратно. Ее сильно снесло. Выбралась на мель, побежала к Ольге, высоко поднимая ноги, разбрызгивая воду. Голова была закинута назад, лицо — счастливое. Она уцепилась за Ольгу и потянула ее на глубину. Та визжала, вырывалась:

— Боюсь, Ирка! Отстань!

Ирина хохотала и еле утихомирилась.

— Хватит. Давай одеваться. — И первой пошла к берегу.

Когда оделись, Ирина заметила, что Ольга снова приуныла. Не тая улыбки, спросила:

— Что-то не повеселела ты, Ольга. Опять Вася на уме?

— Кто ж еще? — ответила тихо. — Мы вот… видишь, как… Ни выстрела, ни дымка тут. А он?

— И зачем эта панихида?

— Ничего ты, Ира, не понимаешь.

— Я не понимаю?! — Она перестала отжимать волосы на голове. — Постыдилась бы говорить! У тебя хоть где-то, да есть… И сын вон…

Ольга поняла, что сболтнула опрометчиво. Зарделась:

— Прости, Ира. Не хотела я.

А та увидела — Сашенька глазенки открыл, отмякла:

— Маму ищет…

Вскоре подкатила тележка на железном ходу. Возница — долговязый паренек — важно натянул вожжи:

— Тпр-ру-у, Вороной!

Лошадь остановилась. Мотая головой, отгоняла слепней. Позвякивали удила, с них слетала бледно-зеленая пена. Ветерок наносил на Ольгу запах конского пота.

Ирина, вглядевшись в парнишку, всплеснула руками:

— Это ты, Колюшка?!

Тот расплылся в улыбке:

— Я, теть Ира.

— Вытянулся-то, батюшки!

— Вроде подрос. Все говорят.

— Это двоюродного брата сынишка, — пояснила она Ольге. — Когда я последний раз приезжала, вот такусенький был, — показала рукой повыше колена. — Сопливый…

— А сегодня, тетя Ира, письмо от Славки пришло. В Ярославле, пишет, встретил.

— Меня?.. Верно, в Ярославле. На Всполье. Но как же успело письмо-то?

— Все описал про тебя. И что седая ты.

«А я забываю, что поседела она недавно», — мысленно упрекнула себя Ольга.

— Вот видишь… какая я стала, Колюшка, — сказала Ирина с протяжным вздохом. — Как они, наши-то? Все живы?

— Все. Ждут тебя. Плачут.

Она вроде не слышала последнего слова, шумно заторопилась:

— Так что ж, покатили?.. Усаживайся, Оль, поудобнее. Вот сюда, на сено. Кончается наше кругосветное путешествие.

Ольга подумала о Сашке: «На первом месяце своей жизни уже накатался, маленький, в товарных и пассажирских поездах и даже на дрезине. Через реку плыл. А сейчас на лошади… На радость ли родился, крошечный мой?»

Под колесами бежала мягкая луговая дорога.

Ирина, ступив на двор отчего дома и увидев постаревшую хлопотунью мать, сразу сдала — горе сломило ее, она заплакала:

— Мама, милая! Осиротела я… мама…

— Ариша, доченька! Белая… седая… Горюшко мое… — Мать обнимала ее, обливая слезами, говорила еще что-то, но уже тише, одной ей, своей Арише.

Ольга смотрела на них и не могла сдвинуться с места. Ей было неловко, что она стала свидетельницей Ирининой слабости, и поэтому и еще потому, что была она тут совсем чужой, почувствовала себя неприкаянной — в пору самой разрыдаться.