Игорь Лощилов - Отчаянный корпус

Заканчивалась благословенная послевоенная пора, когда в народе сохранялось военное братство и относительная свобода действий. У малочисленных чиновников еще недоставало сил на мелочную регламентацию, люди знали, что возвращение к нормальной жизни зависит не от закупки товаров за рубежом, а только от них самих, потому трудились, не жалея сил. Энтузиазм и здравый смысл позволили в невиданно короткие сроки восстановить народное хозяйство. Правда, временами над страной разражались идеологические грозы, но для глубокой провинции они были не более чем отдаленными раскатами грома. Это там, в центре, где вили осиные гнезда космополиты, а мушки-дрозофилы ползали чуть ли не в каждой пробирке, молнии попадали в живых людей, и наглядные примеры безжалостно растоптанного дела наводили на тени сомнений. В провинции же по-прежнему верили в силу печатного слова и постановлений, тем более освященных великими именами. А вера предполагает высокую нравственность. Хотя город кишел множеством всяческих шалманов и спиртное задешево продавалось на каждом углу, пьяные замечались разве среди катящихся на тележках безногих гвардейцев. Нет, подозревать в таком низменном пороке офицера училища не приходило в голову даже самым изощренным выдумщикам. Тут непременно должно быть что-то другое.

Впервые эта мысль возникла у Ветрова во время подпольного чтения «Королевы Марго». Читать художественную литературу на самоподготовке категорически воспрещалось, даже если сделаны все уроки, но Жене удавалось обманывать бдительность Сократа. На поверхности его парты была прорезана щель, а с внутренней стороны приделан ящичек, куда помещалась раскрытая книга. Причем, если поднималась откидная крышка, книга втягивалась в глубь парты, а щель автоматически закрывалась изнутри освобожденной планкой. Следовало только покрепче стукнуть крышкой, чтобы заглушить работу таинственного механизма. Именно так и поступал Сократ, любивший внезапно заглядывать в чрево парт, но ему и в голову не приходило, что посторонний предмет может находиться в верхней, скрытой от глаз внутренности, и тайник долгое время давал возможность читать вне очереди самые интересные книги.

— А я знаю! — воскликнул Женя, едва дождавшись, когда Сократ выйдет из класса на перерыве. — Я знаю, зачем время от времени убывает наше величество. У него есть младенец, запретный плод несчастной любви.

Послышались возгласы сомнения — тридцатилетний Кратов казался старым для таких проказ. Ветров не согласился и в доказательство своей правоты сообщил, что настоящий Сократ женился на молоденькой девице аж в сорок лет. В конце концов гипотезу решили проверить. Едва начался следующий час, Сократа засыпали вопросами о жизни грудных детей — чем болеют, долго ли вскармливаются молоком, когда прорезаются зубы. Тот покраснел, что-то пробурчал насчет поноса и приказал прекратить посторонние разговоры. Все это выглядело довольно подозрительным, и следствие в данном направлении решили продолжить.

Как-то в пятницу, накануне очередного таинственного исчезновения Сократа, в училище состоялся митинг по случаю подписки на государственный заем. День выдался погожий, и личный состав собрался во дворе перед центральным входом — там на лестничной площадке между пушками была установлена трибуна. Начальник политотдела зачитал постановление Совета министров и предоставил слово преподавателю истории майору Зайкину — знаменитому училищному оратору. В обычной жизни это был невзрачный сухопарый человек с лицом какого-то представителя из отряда воробьиных и тонким, немного надтреснутым голосом. На трибуне, однако, с ним прямо на глазах происходило чудесное преображение. Первые слова он произносил негромко, в своей обычной манере, потом голос его крепнул, тонкие звуки приобретали стальной оттенок, а надтреснутость превращалась в раскатистые басы. Покачивания, сначала едва заметные, все более увеличивали размах, фигура то съеживалась до невидимости, то вдруг вырастала в стремительном порыве и нависала над слушателями. Это ораторское чудо, как и всякое настоящее искусство, имело многих почитателей, и Зайкина слушали с удовольствием, независимо от темы выступления.

Он взошел на трибуну, как на капитанский мостик, оглядел с тонким прищуром притихшую команду и бросил первые слова:

— Великий вождь и учитель прогрессивного человечества…

Потом после небольшой паузы усилил нажим: