Игорь Лощилов - Отчаянный корпус

Петров заметил равнодушный взгляд генерала и напомнил:

— Вы приказали мне взять один кишлак. Я подозревал, что «духи» устроили там ловушку, и предлагал проверку. Но вы очень торопились, настаивали, и в результате — двенадцать «ноль двадцать первых». Зря погибли.

Ильин стал припоминать. Действительно, был такой случай. В Кандагар прибыла группа журналистов, и ему предписывалось свозить их в селение, только что освобожденное бойцами афганской народной армии. Но те воевать не захотели, пришлось приказывать своим. Тогда действительно оказалось много убитых — тех самых «ноль двадцать первых», как они значились в сводках. Их пришлось спешно вытаскивать, прежде чем запускать журналистов. Но что значит зря? На войне напрасных жертв не бывает.

— Сожалею, — сказал Ильин, — или у вас ко мне претензии?

Петров скрипнул зубами.

— У меня к себе претензии, теперь мучаюсь и никак за ваш приказ не спрятаться.

В салоне стало тихо.

Ветров тяжело вздохнул и заговорил о том, что над каждым довлеет груз грехов и им, не приученным отдавать душу на покаяние, особенно тяжело. Но нужно хотя бы не прибавлять новых и сейчас не взять на себя грех пролития родной крови. Тут все страхи должны отступить.

«Ой ли, — подумал Ильин, — ведь ваши страхи с моими не сравнить. Прикиньте-ка, кто чем рискует. Вы, ребята, на пенсии или у ее порога, мне же по чину еще служить и служить. Хорошо, если просто погонят, но могут быть и последствия».

Алишер подтвердил:

— Твой вклад может быть самым весомым, но и риск по вкладу. Если эта свора одержит верх, тебе несдобровать. Но вряд ли такое случится, во всяком случае, долго удержаться у власти они не смогут. Народ победил страх, и в прежнее состояние его не вернуть. Ты убедился сегодня сам: офицеры не испугались принять опасное для себя решение и заявить о нем. А ведь им много опаснее, чем тебе: ни выслуги, ни пенсии, да еще трибуналом пригрозили. Зато в случае победы у тебя помимо чистой совести откроется дорога к новым высотам. Для тех, кто активно служит, такое соображение тоже нельзя сбрасывать со счета.

Ох, уж этот Алишер, всегда отыщет чувствительную струну. Ильин поднял трубку радиотелефона и приказал доложить обстановку. Явился разведчик и стал докладывать. Сведения, по его словам, крайне противоречивы. Отмечается интенсивное передвижение военной техники в Москве и на подступах к ней. В частности, передают, что по Можайскому шоссе движется Витебская дивизия ВДВ. Много разговоров о предполагаемом штурме здания российского правительства, но штурма пока нет. Особых беспорядков, кажется, не наблюдается, хотя приводят случаи столкновения гражданского населения с военными и даже со смертельным исходом…

— И это называется отсутствием беспорядков? — раздраженно сказал Ильин.

— Трудно говорить определенно. Об одном столкновении известно наверняка, там горела БМП и были жертвы. Корреспонденты передают, что видели только что сооруженный березовый крест…

И тут в рассветной тиши зазвучала музыка.

Ильин вопросительно посмотрел на разведчика.

— Это Ростропович, играет в память о погибших.

— А он-то как здесь оказался?

— Передали, что специально прилетел и находится в Белом доме.

Владислав Кириллович открыл дверь. Виолончель зарыдала громче. Густые протяжные звуки прерывались тонкими всплесками — казалось, что это вырывается наружу трудно сдерживаемое страдание. Скорбь звала ввысь, поднимала над суетой, и Ильин с горечью подумал, что те жертвы, к которым он невольно причастен, не всегда оправдывались побудительными причинами. А в Афганистане, как теперь становится ясным, не было даже высокой цели, на которую принято списывать все.

Он вдруг ясно представил себе солдатика с запрокинутой на тонкой цыплячьей шее головой. «Духи» отрезали ему ноги и предусмотрительно перетянули ремнями, чтобы бедняга не истек кровью, прежде чем товарищи заглянут в его наполненные мукой глаза. И еще вспомнился только что прибывший из училища розовощекий юноша, который выступал на митинге и клялся отдать все за счастье братского народа, «если понадобится, то и жизнь». Контуженный и захваченный в плен в первом же бою, он к вечеру был подброшен обратно, окровавленный, лишенный мужского достоинства — да не родит от него никогда русская женщина. И как же потом озверевшие воины-интернационалисты с помутненным рассудком мстили за своих товарищей, не разбирая, где стар и млад! Вооруженные люди взращивали посеянные безответственными политиками семена ненависти и не чувствовали своей прямой вины за страшные всходы. А те так переплелись, что не поддавались никакому распутыванию. Чтобы спасти землю, надлежало уничтожить все: и хорошее, и дурное. Так стоило ли засевать вообще?