Марк Шевелев - Здравствуй, Снежеть!

Выйдя на пенсию, родители Владимира Владимировича (профессиональные медики) переехали с Западной Украины в Бердянск — тихий и чистенький городок на берегу Азовского моря.

Элла Федоровна Ратушняк родом из Мариуполя, расположенного неподалеку от Бердянска, в каких-нибудь восьмидесяти километрах. Город давно именовался Ждановой, но она называла его по-старому — Мариуполь. В том первом названии сохранялась для женщины необъяснимая прелесть: Мари-у-поль! Музыка звуков напоминала ей шелест прибрежной волны.

Чем старше человек, тем сильнее влечет его к дорогим сердцу местам детства. И это понятно. Хоть и нелегким были отроческие годы Эллы Федоровны — она рано потеряла родителей, — но зеленый говорливый город у теплого моря всегда будил в ее душе глубокие чувства.

…Уже в трамвае Владимир Владимирович развернул купленные на остановке газеты. Доверчивые детские глаза смотрели на него с первых страниц. Первое сентября! Сколько радости переживают сегодня миллионы людей: и маленьких, и больших. Первое сентября! Пахнущие типографской краской газетные колонки сообщали о вступивших в строй новых школах и институтах, об успешном ходе осеннего сева в Средней Азии, о юбилее стахановского движения, о положении в Португалии и на Ближнем Востоке. Трудно было поверить, что в это славное сентябрьское утро где-то рушатся под тяжестью снарядов толстенные стены домов, и осколки металла навсегда отнимают у детей мечту о книжке и увлекательной игре.

Вдруг Ратушняк вздрогнул. Ему показалось, что он увидел свою фамилию. Громко зашуршала в руках сухая газетная бумага. Где же эта заметка? Ага, вот. «Это случилось во время тяжелых боев на Миусфронте. Операционная сестра Элла Федоровна Ратушняк, спасая раненых… Награда Родины — орден Отечественной войны — нашла женщину… Бердянский горвоенкомат поздравил Эллу Федоровну…»

Владимир Владимирович откинулся на сиденье. Никаких сомнений быть не могло, речь идет о его матери… Мама, мама! То, что она делала на фронте, было до поры не вполне осознано сыном. Воевала, как все. Потом, уже со временем, когда учился в медицинском, когда пришлось поработать врачом в дальних полесских деревнях, оперировать, принимать внезапные роды в поле, стал понимать, какую нечеловеческую нагрузку ежедневно, еженощно почти три года кряду несла в душных медсанбатовских палатках его мать — военфельдшер, фронтовая сестра милосердия.

Вечерело. Вдалеке, за холмом, багровела полоска заката. Дымила подожженная немцами деревня.

После трудного дня медсанбатовцы приводили в порядок свое нехитрое хозяйство, умывались, готовились к ужину. Где-то за холмом еще постреливали, но это была уже спокойная, для общей острастки пальба. День был тяжелым. Стрелковый полк нес большие потери, раненые прибывали с передовой беспрерывно. Уже закончился бой, а их вели, несли, везли… К вечеру этот поток наконец иссяк, и пожилой военврач с военфельдшером Ратушняк, едва передвигая ноги, вышли из операционной палатки.

— Сегодня ужин царский, — буркнул им проходивший мимо санитар, — баранина и жареная картошка.

— Меня и шашлыком не сманишь, — снимая заляпанный кровью халат, сказала Ратушняк, — только спать…

— Спать, наверное, придется не скоро, — заметил военврач. — Тебя, Ратушняк, перебрасывают к соседям…

Он махнул рукой в неопределенном направлении, куда-то за холм, где небо уже расчистилось от дыма.

Ратушняк машинально посмотрела в ту сторону. Она еще не понимала, что означает это слово «перебрасывают»: то ли помочь надо соседям, то ли подменить кого…

Закат догорал. Комочек солнца, словно раненое сердце, трепыхался где-то у края земли. И вдруг над тем местом появилось маленькое, словно ватный тампон, облачко. Будто белой ладонью прикрыли огонек свечи. Сделалось темно и неуютно.

— Вы что-то насчет перевода сказали? — переспросила женщина.

Военврач уловил в ее голосе тревогу. Да, ему надлежало отправить военфельдшера Ратушняк в соседний медсанбат, где сегодня во время артналета тяжело ранило операционную медсестру. Хирург там молодая, ей требовался опытный ассистент.

Лучшей операционной сестры, чем Ратушняк, не было во всей дивизии. И военврачу, конечно, не хотелось ее отпускать. Но что поделаешь: приказ. Элле Федоровне тоже жалко было покидать родной, медсанбат. Кто знает, как выдержала бы она тогда под Харьковом ужасные бомбежки, если бы не этот старый, с серым морщинистым лицом военврач, бывалый солдат. На них, прорывавшихся из окружения, фашисты вместе с бомбами бросали продырявленные бочки. Раздирающий уши вой заполнял землю. От него, казалось, нельзя было укрыться нигде. Во время каждого такого налета Ратушняк прощалась с жизнью. Но самолеты, надсадно гудя, летели дальше. Военврач первым поднимался на ноги и смешно, по-петушиному отряхиваясь от земли, кричал оглохшей от чрезмерного шума женщине: «Идем, сестра, помогать бойцам!»