Олег Селянкин - Только вперед! До самого полного!

Итак, как командир, он свое дело сделал, теперь очередь за матросами. И Максим приказал:

— Выявить и устранить повреждения!

Ветошкина словно вихрем вынесло из боевой рубки. А еще немного погодя, тоже покинув рубку, Максим увидел его уже на корме бронекатера. Рядом с ним были мичман и Разуваев.

А гитлеровцы все били, били по площади, все-таки надеясь снарядами нащупать их катер…

Максиму казалось, что Ветошкин с Разуваевым недопустимо долго копошатся в воде под кормой бронекатера, что мичман Мехоношин только мешает им советами. Однако у него хватило выдержки оставаться там, где он стоял.

Наконец мичман помог подняться на катер сначала Разуваеву, потом — Ветошкину. Первый из них сразу нырнул в спасительное тепло машинного отделения, а второй, даже не взглянув на брюки и прочую одежду, лежавшие на палубе у его ног, метнулся в боевую рубку, положил руки на штурвал. И только тогда доложил:

— Повреждение частично устранено, катер будет слушаться рулей.

Максим осторожно, недоверчиво перевел ручки машинного телеграфа на «малый вперед». Бронекатер рыскнул вправо, но сразу же, подчиняясь Ветошкину, лег на нужный курс. С малого хода перешли на средний, потом — на полный. Катер слушался рулей! Не так хорошо, как было еще час назад, но слушался!

И разрывы вражеских снарядов все дальше и дальше сползали за корму бронекатера…

Только теперь, убедившись, что катер послушен рулям, Максим встал к штурвалу, давая Ветошкину возможность одеться. И спросил лишь, вновь передавая ему штурвал:

— Что там?

— Правый руль оторван начисто, а левый заклинило.

Значит, на ремонт, значит, уже следующей ночью на очередное боевое задание Борисов вышлет на один катер меньше.

«Чёртова вертушка» — так Одуванчик охарактеризовал жизнь личного состава бронекатера. Действительно, все шло с обезоруживающим постоянством: ночью — боевое задание, днем — короткий сон и подготовка к новой ночной работе. Маленькое разнообразие внес лишь ремонт рулей. Но и он не выбил катер из установившегося ритма, только и разницы, что в тот день не спали, а участвовали в ремонте, чтобы с наступлением обусловленного часа вновь провести в Кронштадт боевые корабли, на сей раз — две подводные лодки.

До третьего июля так продолжалось, и все измотались основательно. А в этот день, едва проснулись, едва умылись и позавтракали (или пообедали?), явились Борисов с Медведевым и комдив сказал:

— Командованием запрещено увольнение личного состава в Ленинград. Поэтому быстренько переодеться в первый срок и с комиссаром марш в культпоход по историческим местам города. — Помолчал и хитровато добавил: — Командование даже поощряет, когда культпоходы организуются.

И они, не соблюдая строя, пошли в город, который защищали уже чуть больше года, но где некоторые из них ни разу не бывали за все эти месяцы. Впереди — Медведев с Максимом, а за ними все остальные без исключения: Борисов даже вахтенного подменил матросом со сто первого бронекатера, стоявшего рядом. И сказал, словно успокаивая Максима или добродушно подсмеиваясь над кем-то:

— Авось всем дивизионом доглядим за вашей коробочкой.

Побывали на Марсовом поле, прошли мимо Зимнего дворца и Адмиралтейства, а потом Максим потянул товарищей по набережной, потянул к своему училищу: как на родной дом, захотелось взглянуть на него.

Видели и разрушенные бомбами и снарядами дома, и кусочек торцовой мостовой, разобранный зимой на топливо, и густые поросли картошки там, где еще прошлым летом красовались цветочные клумбы и нежно зеленела трава-мурава. Молча прошли по многим почти безлюдным улицам города, чувствуя, что копится, клокочет ненависть к фашистам. А когда возвращались, постояв у памятника Крузенштерну, увидели девочку лет пяти. Она сидела на приступочке крыльца и по-взрослому серьезно смотрела на моряков.

Медведев остановился, поравнявшись с ней, и спросил своим грубоватым басом:

— Чего расселась на камнях? Они холодные, простудишься.

— Нет, они уже нагрелись. И еще я устала. Отдыхаю.

Сказала это так серьезно, с такими взрослыми нотками в голосе, что остановились все моряки, разглядывая ее.

— Как тебя зовут? — спросил опять же Медведев.

— Ляля. Ляля Воронова. А живу на Пятой линии, — и она назвала номер дома, квартиры.

Максим почему-то подумал, что год назад она должна была быть пухленькой и обязательно не остриженной под мальчишку, а с маленькими косичками-хвостиками, украшенными большими голубыми бантами. Только — голубыми, только — большими. И что-то теплое зашевелилось в его душе. Он присел с ней рядышком и спросил: