Олег Селянкин - Только вперед! До самого полного!

— А с кем ты живешь?

— С Алькой. У меня были мама, бабушка, папа и дедушка. Даже две бабушки и два дедушки. И еще Димка был. Теперь только мы с Алькой…

Только мы с Алькой…

И Максим, не понимая, как осмелился на такое, взял девочку на руки, прижал к груди и сказал, глядя на Медведева:

— Я отнесу ее.

Не спросил разрешения отнести, а сказал как о деле решенном. Медведев, похоже, понял то, что сейчас происходило в душе лейтенанта, и поспешно ответил:

— Конечно, отнеси. И не очень торопись: я предупрежу комдива.

Максим пронес ее квартал, бережно прижимая к себе, одновременно боясь уронить или нечаянно причинить боль. А потом она сказала:

— Я уже отдохнула. Ты лучше возьми меня за руку. Будто я твоя дочка.

Он исполнил ее желание, он шел непривычно медленно и мелкими шажками, чтобы не заставлять ее спешить. Рядом шли, рядом, ступая в ногу, по истертым ступеням широкой лестницы поднялись на третий этаж большого дома, половина которого лежала кучками битого и задымленного кирпича.

Остановились у массивной двери с внушительной витой бронзовой ручкой. Максим еще думал, как позвонить или постучать, а Ляля всем своим худеньким тельцем уже потянула дверь на себя, и она приоткрылась ровно настолько, чтобы пропустить их.

— У нас нечего украсть, вот мы и закрываемся только на ночь, — сказала Ляля, словно разгадав недоумение Максима.

В квартире, где даже при первом беглом осмотре Максим насчитал пять комнат, действительно, украсть было нечего. Во всяком случае — в прихожей. Здесь были только стены, сохранившие отпечатки и вешалок, и двух вместительных платяных шкафов. Да и дверей у четырех комнат не было. Максим понял, что все деревянное сожжено за минувшую зиму.

А Ляля объясняла спокойно, словно говорила о самом естественном:

— Здесь жили тетя Тина с дядей Петей… А здесь — бабушка Даша. Они умерли от дистрофии. Да вы проходите к нам с Алькой, не стесняйтесь.

И вот он в маленькой комнатке, где, кроме кровати, аккуратно прикрытой стеганым одеялом, была лишь, печурка-буржуйка. Да несколько женских платьев висело не на плечиках, а просто на гвоздиках, вбитых в стену, и в том углу, который прятала дверь, когда ее открывали. Простых платьев, не раз стиранных.

Тут стукнула входная дверь, и звонкий девичий голос спросил:

— Ляля, ты дома?

— Я здесь, Алька! — крикнула Ляля и со всей быстротой, на какую только и были способны ее ножки, похожие на палочки, обтянутые не тронутой загаром кожей, бросилась к двери комнаты.

Альке — лет семнадцать, если судить по почти не сформировавшейся фигуре, и за тридцать, когда встречаешься взглядом с ее усталыми от жизни серыми глазами, когда обращаешь внимание на маленькие бороздки морщинок у ее глаз и углов рта.

Увидев Максима, она машинально оправила простенькое платьице, едва прикрывавшее ее колени, и, казалось, нисколько не удивилась его появлению здесь. Осторожно поставила на пол небольшую хозяйственную сумку и сказала:

— Здравствуйте. А руки не подаю: она нуждается в санитарной обработке. Ведь я никак не могла предполагать, что у нас гость.

— Уж вы извините меня за столь внезапное вторжение. Иду и вижу — Ляля сидит. Говорит, устала. Вот и проводил ее.

— Ты, наверное, опять к университету ходила? — с напускной строгостью Аля набросилась на сестру.

Та упрямо промолчала, глядя в открытое окно, в которое только и было видно облезлую стену соседнего дома.

— У нас все там работали…

— И мама с бабушкой, и папа с дедушкой, — добавила Ляля.

Старшая сестра оставила без внимания ее слова, она сказала, обращаясь только к Максиму:

— Я покину вас на несколько минут: себя приведу в порядок и что-нибудь подам к столу.

Подам к столу… Его давно нет, а ты по привычке, выработавшейся за детские годы, хочешь «подать к столу»… Да и что есть у тебя, девочка? Две хлебные пайки, которые настолько мизерны, что он, Максим, проглотив их, и не заметит этого? И он заторопился:

— Извините, но я обязан сейчас уйти. Служба.

— А тот дядя сказал, что ты можешь не торопиться, — немедленно разоблачила его Ляля.

Тогда Аля взяла из рук Максима его фуражку и пристроила ее на один из гвоздиков за дверью. Пристроила и ушла, словно верила, что Максим не посмеет взять фуражку оттуда.

Еще около часа Максим пробыл в этой огромной квартире, где хозяев только и было — две эти девчушки. От еды отказался категорически, но маленькую чашечку чаю выпил. Жиденького, едва зацвеченного и, конечно, без сахара. Зато узнал, что Аля работает няней в госпитале и ей иногда разрешают оттуда что-нибудь приносить Ляле; только благодаря этому они и выжили, а основная, главная цель ее жизни — поднять Лялю, сделать из нее настоящего человека.