Олег Селянкин - Вперед, гвардия!

Сквозь метель пробиваются эшелоны от Волги к Днепру. На длинных платформах стоят боевые катера. На рубках видны большие красные звезды. В них цифры. Это количество мин, вытраленных катерами. Временами на железнодорожное полотно косматым валом накатывается снег, платформы тонут в нем, и тогда кажется, что катера сами, нацелившись в небо зачехленными стволами пушек и пулеметов, несутся по снежным волнам.

Это гвардейцы Сталинграда продолжают наступление.

Мохнатый иней осел на бортах катеров, пожелтел вокруг люков. Жиденький дымок стелется по палубам, обвивая кнехты сизыми нитями, но ветер срывает его и уносит.

Закутавшись в тулупы до пят, топчутся около пулеметов вахтенные, бьют рукавицей о рукавицу и лишь по привычке поглядывают на небо. Вахтенные знают, что не появятся в небе фашистские, самолеты: погода нелетная, да и далеко за Днепр перекочевали вражеские аэродромы. Никогда больше не летать фашистским самолётам над Волгой и донскими степями. Пообломали им крылышкд.

В кубрике ещё тепло от недавно топившейся печки. Маленькая, приземистая, она хозяйкой расположилась на самой середине кубрика. Быстро остывает печка, и тогда иней осторожно, исподволь пролезает в кубрик. Сначала скромненько усаживается около входного люка, а потом, осмелев, ползет по бортам, укутывая их в мохнатую шубу.

День, но в кубриках полумрак: плотной коркой льда затянуты иллюминаторы.

В степи раскинулось необъятное кладбище машин. Обгорелые, искалеченные, они стояли длинными вереницами вдоль дорог, ненужным хламом валялись в балках, и так их порой много там было, что на месте балки возникал длинный вал. Из глубокого снега торчали разбитые радиаторы, кабины, выглядывали танковые башни. И все это обгорелое, с рваными краями пробоин. Словно сдаваясь, тянулись к небу стволы пушек, крылья самолетов.

Мимо развалин станций и корявых от пуль и осколков печных труб проходили на фронт эшелоны.

На катере Мараговского не слышно ни обычных песен, ни шуток, ни дробного перестука костяшек домино. Все книги прочитаны, дела переделаны, и матросы молча лежат на рундуках. Лишь изредка поднимется матрос, подбросит в печку несколько чурок и снова ляжет, прислушиваясь к гневному гудению огня, к вою метели и к надоевшему перестуку колес.

Мараговский забился в самый дальний и темный угол кубрика. Глаза его закрыты. Веки вздрагивают. Думал он, что легче ему станет, когда повернет к дому, пойдет на помощь неньке своей Украине. А вышло наоборот. С каждым часом, с каждой минутой все ближе и ближе она, и все острее и мучительнее душевная боль. Кто ждет, кто встретит тебя там, Даня Мараговский? Кого обрадуешь ты своим приходом?.. Никто не встретит. Никто не обрадуется… Нет больше маленького черноглазого Митьки… Не свернется он теплым калачиком у тебя на руках, не раздвинет тонкими пальчиками твои зажмуренные веки и не крикнет радостно:

— Мама, а папа смотрит! Видишь, у него в глазу щёлочка!..

Маратовский судорожно всхлипнул, заскрипел зубами и закрыл лицо полой шинели. Матросы зашевелились на своих рундуках. Переглянулись Копылов с Жилиным, приподнялись и сели.

— И вот был у меня, братцы, такой любовный инцидент, — с напускной веселостью начал Хлебников и заскреб пальцами остриженный затылок, не зная, что соврать дальше.

— Иди ты со своим инцидентом знаешь куда? — злобно сказал Копылов, помолчал немного и начал: — Главный… А, главный… Я тебя учить не собираюсь. Не дорос я ещё до этого… Помнишь, в прошлом году ты как-то сказал, что меня эта война не зацепила?.. Может, ты и забыл, а я помню… Душу ты нам рвешь своим молчанием! Понимаешь?

Копылов сидит на рундуке, поджав ноги, и смотрит на неподвижного Маратовского. Глаза его лихорадочно поблескивают, и кажется, вот-вот он бросится на главстар-шину, схватит за грудь, рванет, приподнимет и встряхнет хорошенько.

— Снежная тревога! — кричит вахтенный, откидывает крышку люка и безжалостно выпускает из кубрика теплый воздух.

Чертыхнувшись, Копылов сует ноги в валенки, стоящие у рундука, на ходу надевает ватник и спешит на палубу, чтобы, схватив лопату, бежать расчищать путь. Ни в одном уставе нет подобной команды. Она родилась здесь, и неизвестно, кто первый придумал ее. Но команда прижилась, вошла в быт. И, бывало, только забуксует паровоз, только начнет замедлять ход, а команда уже перелетает от вахтен-ного к вахтенному, и черными пятнами покрывается насыпь: матросы бегут на помощь паровозу.